Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

С тех пор как на президентских выборах 1974 года от экологического движения была выдвинута кандидатура Рене Дюмона, экологические списки фигурируют на всех выборах. Процент собранных ими голосов остается низким, и голосование за экологическое движение является скорее формой протеста. Во Франции экологическое движение не переросло в силу политического института, как это произошло с немецкими «зелеными». Упадок экологической утопии, связанный с общим процессом «распада идеологий» и мировоззренческого «разочарования», вылился в политику охраны окружающей среды, в полное трудностей прагматическое управление экологическими проблемами.

Новым центром движения стало министерство окружающей среды, созданное в 1971 году при поддержке ряда ассоциаций и при посредничестве средств массовой информации, которые используют закон 1972 года, гарантирующий публикацию данных о состоянии окружающей среды. Нынешние руководители, многие из которых в прошлом принимали участие в экологическом движении, оказались сегодня в положении, во многих отношениях парадоксальном.

Так, например, традиционная взаимосвязь научной определенности и политического общественного мнения оказалась нарушенной, подверглась пересмотру. Действительно, перед лицом глобальных, общепланетарных проблем, стоящих перед общественностью и политическими деятелями, ученые множат споры, констатируют состояние неуверенности. Идет ли речь об озоне, об атомной энергии или диоксине, неуверенность распространяется на сам факт разрушения окружающей среды, на его причины и следствия.

Другое направление мысли, нарушающей привычные представления, касается взаимосвязи экологии и экономики. Если сохранение окружающей среды раньше воспринималось как помеха в развитии экономики, то отныне экологизация, «чистое» производство экологически «чистых» продуктов, выступает как сила, способствующая развитию промышленности, как фактор, укрепляющий экономику тех групп и стран, которые применяют ее на практике. Так, например, существует опасность, что заключение международных договоров, устанавливающих мировые нормативы, не уменьшит, а лишьусилит разрыв между Севером и Югом.

Еще один аспект проблемы вскрывается в рамках европейской интеграции благодаря изучению трансграничных загрязнений. Если катастрофы на Рейне, где исчезновение лесов выступает в политических заявлениях как стихийное бедствие, требуют совместных действий, скрепляют союз государств для защиты общего достояния, то углубленное изучение их восприятия и их нейтрализации показывает, что трансграничные загрязнения обнажают другую Европу, Европу распрей, а не консенсуса. Не так-то легко нащупать путь открытости между нормативной унификацией и насильственной идентификацией.

Эти несколько вех не ставят под сомнение возможность создания европейской зоны окружающей среды, включающей Запад, Центр и Восток Европы.

Однако они показывают, что для ее появления необходимо по меньшей мере дать простор для развития гуманитарных наук, для сравнительных подходов, которые позволят оценить как меру взаимного непонимания, так и меру сближения.

Например, Чернобыль мог бы символизировать апокалипсис, не знающий границ. «Ядерная энергия - это Гулаг», - говорили французские защитники окружающей среды в 70-х годах. Но с тем же успехом Чернобыль может служить доказательством того, что система, созданная для управления ГУЛАГом, совершенно непригодна для производства ядерной энергии.

И наоборот, усматривая в тесной взаимосвязи экологии и национализма, в армянском, эстонском и русском национальном движении только восточноевропейскую специфику, мы упускаем из виду, что именно «красные стоки», которые итальянское общество «Монтэдисон» спускало в Тиренское море, стали исходным пунктом корсиканского национального движения. И вообще, можно ли исключить историю подхода к отношениям между человеком и природой из понятия национального достояния?

Смещение усилий движения в защиту окружающей среды от мира ассоциаций в сферу культуры на предприятиях, скрытое возрождение телеологии прогресса через экосистемность, поведение общества перед лицом опасности или стратегия экспертов в условиях неуверенности - анализ всех этих проблем только выиграл бы от их рассмотрения в исторической перспективе.

Сумели же Вернадский и Тейяр де Шарден, два основоположника современной науки об окружающей среде, найти точки духовного сближения где-то между Парижем, Прагой и Москвой. Но это было в Европе 20-х годов…

Бернар Гетта

Это было осенней ночью 1987 г. Михаил Горбачев уже лично сообщил Андрею Сахарову, что тот освобожден, и пресс-атташе Горбачева обыденно заметил, что разница между Пражской весной и перестройкой составляет двадцать лет. Для тех, кто хотел услышать, все было сказано. СССР шел к реформам и в неизвестность. Но Польша, как всегда, колебалась, и мы мерили шагами туман на сопотском моле: с суши на море, с моря на сушу и вновь к морю. Мы не могли расстаться, как два лицеиста, переполненные великими идеями. Адам совсем недавно освободился, я же возвращался из США. Когда за четыре года до этого я покидал Варшаву, на прощальном ужине присутствовали лишь жены интернированных - мужчин, кроме меня, за столом не было.

Я бежал из осадного положения в великую, богатую и самодовольную страну, где узнал, что Европа совсем не обязательно является центром света и что калифорниец едет не в Италию, Германию или Францию, а «в Европу».

Урок смирения? Урок гордыни? И того, и другого.

Для некоторых европейцев Америка звучит как заклинание. Для других она, напротив, - источник европейской гордости. Это дало бы множество сюжетов для наших размышлений, но подумаем, в конце концов, почему столь одаренный человек, как Адам Михник, который мог бы эмигрировать, остался в Польше, идя навстречу годам борьбы и тюрем.

И мы толковали, пока не рассвело. Вопрос касался всего, а две дюжины ответов сводились к одному - чтобы отстоять определенную идею Европы. Вне всякого сомнения, Европа витала в воздухе, парила между Вашингтоном, Варшавой и Парижем, «общим домом» в Кремле, становилась реальностью в Брюсселе и оседала в головах двух детей «демографического взрыва».

Адам рос в условиях восточной трагедии. Во Франции деколонизация была единственной политической драмой после Освобождения, но если вглядеться, то именно в 68-м году он прошел свою школу, я - свою. Адам проследовал из отрочества в тюрьму, а я из Лиги за права человека в коммунистическую Лигу, чтобы, пробыв 18 месяцев скаут-троцкистом, поссориться с революцией и прийти к журналистике. Мой путь был менее героичен, но он привел к тому же результату: одной и той же весной мы похоронили послевоенный мир.