Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

В Праге нужны были танки, чтобы реальный социализм остался в седле. В Варшаве понадобился антисемитизм, чтоб увернуться от неизбежного компромисса - во второй, но далеко не последний раз. Мы самоутверждались в «Юманите». «Новые большевики», коими мы себя воображали, попросту отвергли, освистали и высмеяли французскую коммунистическую партию, то есть, иными словами, избавили Францию от преклонения перед сталинизмом, которое более всего объяснялось покаянием за петенизм. Это не только доставляло радость, но и позволило отправить в музей политический расклад Освобождения.

И если пражское и варшавское лето было зловещим, то понадобилось лишь 20 лет, чтобы из все того же советского политбюро вышел некто М. Горбачев, чтобы средь руин лагеря забрезжила надежда и чтобы эта надежда называлась демократией.

Одно поколение зазвонило в колокола по старому миру с двух сторон Европы, уничтожив с одной стороны испражнение сталинизма, а с другой - пойдя на приступ его цитаделей, чтобы защитить, как говорил Адам, некую идею Европы. Сбрасывая наследие Сталина и послевоенного мира, сохранила себя в двух краях Европы та часть мира, которая была рождена античной Грецией - просто Европа.

Это не континент, так как никакие моря не отделяют ее от Азии. Ее границы неощутимы и постоянно изменяются. Даже океан не останавливает ее, так как она протянулась до Америки. Она еще не существует, так как все только предстоит сделать. Столь же неопределенна, как будущее, и каждый, тем не менее, хорошо знает, чем она является сейчас - вечное усиление стремления человека взять судьбу в свои руки, утвердить, что бог или мироздание созданы во благо рода человеческого, а закон существует для защиты слабых.

Через сокрушительные поражения и века разочарования это стремление перешло от Греции к Риму, из Рима в еврейско-христианскую культуру и, таким образом, создало причудливую Историю, бескрайность, которую обрамляют, не замыкая, Средиземное море, Атлантический и Тихий океаны. Чтобы у Европы обнаружить Запад и Восток, не нужно было ждать коммунизма. Это проявилось еще со времен Византии, и тот факт, что православная Русь мечтала сделать из Москвы «третий Рим», только доказывает, что право на наследие всегда упорно оспаривалось и что Восток всегда тянулся к Западу, а Запад к Востоку.

Внутри этой самой такой своеобразной Европы, столь самобытной, идеология смогла выстроить стену. Одно время казалось, что навсегда. Но кто осмелится утверждать сегодня, что Польша, Венгрия или Чехословакия не входят в Европу? И кто настолько необразован, чтобы не знать, что коммунизм является инфантом Запада, который родился на Востоке, но на Востоке оборотился в сталинизм? И кто сможет утверждать, что Сибирь - сегодня не Россия, а Россия - не Европа - Европа, у которой есть своя азиатская Ойкумена так же, как Запад имеет свою африканскую Ойкумену.

И кто сможет игнорировать тот факт, что мечтой первого славянского папы является воссоединение двух великих европейских христианских миров, что самый именитый из поляков верит в такое единство? Завершенная на Западе, эра революций подходит к концу на Востоке. Это, без сомнения, займет много времени. Будут и остановки. Мы переживем опасные моменты возврата, и до тех пор, пока сталинизм не станет действительно только воспоминанием, Западной Европе не позволено забывать о самозащите.

Неуверенный и медленный процесс - вот что еще сейчас представляет из себя Европа. Уже проламываются бреши, и если еще далеко до момента, когда демократия протянется от Атлантики до Тихого океана, то две Европы уже не причисляют себя к разным наследиям, но к общему - к демократической идее.

Достаточно ли этого для надежды?

Наверное, да. А может быть, и нет, но Европа - это еще и сила воли. И двое на причале Сопота никак не могли расстаться. Мы мечтали и еще не знали, что когда-нибудь мы будем продолжать мечтать вместе в Москве, где бывший заключенный будет встречен как депутат польского Сейма.

Михаил Гефтер

Что это: еще одна заявка на будущее, которая уже в силу того, что она сродни утопии, не только не осуществима, но и небезопасна, - или, напротив, констатация современного положения вещей, притом отнюдь не вдохновляющая, если иметь в виду и бедствия, и опасности, коренящиеся в несовпадении уровней развития, в оскорбительном разрыве между богатством одних стран и народов и бедностью других, тех, кто составляет большинство жителей Земли?

Нет, Мир миров, каким он мне видится, не первое, не второе, а нечто совсем иное, хотя и не посторонне по отношению к названному. И потому - несколько слов в пояснение поставленного вопроса. Утопия (социальная) сейчас не в моде. В ней охотно отыскивают источник многих зол - и прежде всего там, где ее удалось, так или иначе, втеснить в действительность. Я не собираюсь оспаривать это; хочу лишь спросить вероятных оппонентов: полагают ли они, что роду человеческому удастся полностью и навсегда освободить себя от наваждений утопии, - и если да, то что получим мы в итоге, представленном человеком же? Не выбросим ли мы вместе с надеждою цель (понимая под последней то, что предстоит не просто осуществить, но сначала «изобрести», переводя смутный образ желанного в проект, творящий из невозможности доселе неизвестные людям возможности)?

Может, и впрямь пришел час расставания с утопией, как пришел в свое время такой час для мифа. Но подобно тому, как миф был и плодом воображения, и способом жить, так и утопия - не сама по себе, а в том смысловом и действенном ряду, где и революция, и «новая тварь», и история, и, наконец, единственность всего единого: человечество. Конечно, не сразу выстроился этот ряд, но затем все сошлось - в событии, переросшем себя. Дальнейший отсчет - уже от Иисуса и Павла, от духовного переворота и невиданного до тех пор человеческого сообщества, от их союза, взявшего верх и над этносом, и над сектой, равно как и над Pax romana (может быть, первым Миром, который не только называл себя так, но и действительно был им - в средиземноморских и переднеазиатских пределах). Тому, античному опережению и выравниванию этот союз противопоставил свое выравнивание, не знающее - в замысле - границ ни во времени, ни в пространстве. Границы пришли позже, и позже пришло новое опережение - европейским человечеством всех «остальных». Нам ли забыть, что в метрике последнего - утопия, породившая революцию, и история, которая переводила универсальный проект на язык ограниченных, а оттого и осуществимых задач и тем достигла величайшего из своих благ - обуздания убийства: первородного греха человека, спутника его возвышения над предчеловеческой жизнью. Обуздание, что и говорить, было относительным. Сегодня памятнее кровь и жертвы (собственно европейские и вынесенные в Мир), но потому и запомнились они, переходя от поколения к поколению, что встречали отпор, что результат уже не был загнан в жесткие пределы противостояния «своего» и «чужого», что у этого результата, у избирательной гибели было свое развитие. Думалось - бесконечное, пусть с обрывами и возвратами, но неумолимо восходящее, все более сужающее территорию Убийства. Но нет - история же прочертила конечную грань.