Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

Задержимся тут: ведь все это случилось уже «при нас и с нами вошло в поговорку». Достаточно назвать Треблинку и Колыму, Гернику и Ковентри, белорусскую Хатынь и тревожащую душу поляков Катынь, побывать на Пискаревском кладбище и в хиросимском мемориале, вспомнить о миллионах безымянных жертв братоубийства, кочующего по Земле, чтобы померкла слава постижений мысли и добытого трудом. Но это все-таки не очевидно - в свете поразительного выживания Homo. Людей становится все больше, как и удобств, как и средств продления жизни, как и способов извлекать даже из руин стимул к совершенствованию, к убыстренному движению вперед. Сдается, что Япония уже в XXI веке, кто следующий? И тем не менее неочевидное не уходит. И даже не в том дело, что кровь по-прежнему льется, и не в том только, что человек уже не согласен приносить себя в жертву любому из идолов прогресса. За этим еще не реализованным, но набирающим силу отказом стоит, быть может, еще незамечаемый финал исторического человека. А стало быть - эпилог человечества. Отказываясь от единства, по отношению к которому различия способны быть лишь версиями или вариантами, мы обнаруживаем вместе с тем неготовность к совместности несовпадающих векторов развития.

И нынешняя оргия убийств - не рецидив, а примета новизны, родственная другому симптому, который можно было бы назвать исторической невменяемостью.Иной раз приходит в голову, что людьми овладела амнезия, притом в парадоксальной форме - они не то что забывают все подряд, но умудряются все переставить местами, отменяя прошлое, опрокидывая временную очередность в одновременность, где «эпохи» уже не в затылок друг другу, а рядом и живые добровольно отдают себя в управление мертвым. Не исключено, что я чрезмерно обобщаю наш отечественный синдром, наблюдая который некий условный инопланетянин вряд ли смог бы уразуметь: что было раньше - крещение Руси или Октябрьская революция и кто был раньше - Сталин или Иоанн IV, Горбачев или Александр II? Но подозреваю, что синдром этот ныне планетарен и в основе его - переворачивание, совершаемое самим человеческим бытием, отменяющим диахронию и утверждающим в качестве нормы синхронию: возврат из истории в эволюцию.

Оттого нам вряд ли удастся так просто разделаться с утопией, изъяв ее из ее «гнезда» и покончив с ней - одинокой. Придется идти до конца, освобождаясь и от ее напарников.

Подойдем теперь к тому же вопросу, но с другой стороны. Ойкумена сегодня - тесный Мир. И не только там, где плотность населения тревожно превышает среднюю мировую. Эта теснота - повсюдная. Она от связности существований и судеб, подготовленной столетиями, и тем не менее пришедшей внезапно. Рубеж - 1945-й (а уже за ним 56-й, 60-й, 68-й); критическая же фаза - 80-е. Это путь отпадения самых свирепых тоталитарных режимов, от краха колониальных империй - к всеобщему суверенитету, который, как видим, не способен (пока?) реализовать себя в формах, в равной мере обеспечивающих и самобытность культур, и полноценность в планетарном состязании умов, внутреннюю независимость (человека, народа) и идентификацию - каждого в Мире. Именно: идентификацию, а не отождествление и даже не «конвергенцию», смывающую следы несовпавших родословных. Вот он - нынешний капкан, из которого выдраться ли, не оставив кусок собственной плоти? Вот отчего всем тесно - от семьи до континента. Вот почему на пороге альтернативного будущего ближе и проще - взаимное отторжение и коллективное самоубийство. Не исключаю, что сказанное может показаться несколько старомодным, поелику мы, в СССР, ощутили эту беду лишь тогда, когда она начала стучаться в нашу дверь. Впрочем, стучалась и вчера, но мы были глухи и дождались того, что она уже не постукивает, а ломится в дверь. Чему удивляться? Мы стали, если не вовсе открытыми, то, думаю, уже навсегда незакрытыми, и Мир пришел к нам со своими главными коллизиями. За достигнутое надо платить. Одно дело - сопереживать героям Антониони и Габриеля Гарсиа Маркеса, другое дело - в лихорадке искать, как решить карабахскую проблему, не затронув никого, как вернуть к родным очагам крымских татар и турок-месхетинцев, как потушить пожар в Абхазии и на казахской земле, как согласовать волю Прибалтики к независимости с въевшимся до самоочевидности навыком переадресовывать Москве ключевые проблемы жизнеустройства?

Нам стало тесно в собственном доме. Мы стали помехой друг другу. И пока мы только в преддверии поисков: как научиться нам жить врозь, чтобы прийти - через это - к новому вместе.И наоборот, и одновременно - от нового вместе к неумолимому врозь,и лишь тогда без крови, без саперной лопатки.

Не мы одни запутались. Легче ли оттого? Нынешний проблемный вакуум не заполним (нигде!) «локальными» решениями. И отсрочки - не компромисс. К компромиссу дорога - по ту сторону былых демаркаций Мира, прежних делений на «передовых» и «отсталых», прежнего водораздела между «капитализмом» и «социализмом». Да мы, собственно, уже по ту сторону,только еще не замечаем этого, продолжая жить по правилам Мира, которого уже нет, говорим на языке ушедшей в небытие вселенской Атлантиды. А на каком же языке еще нам говорить? Впрочем, разве мертвая - речь далеких предков? Вперед сегодня значит - и назад, к мудрости древних: Мир завершен, но не закончен. Этот завершенный, но незаконченый Мир и есть (будет?) Мир миров,каждый из которых и сам по себе, и проекция искомого мирового сообщества; каждый из которых заинтересован в том, чтобы другие не были похожи на него, сохранили и обогатили свою непохожесть. Выжить ли людям без этой заинтересованности, переведенной в культуру и политику, в Слово и в технологию, в мировое разделение и мировую кооперацию труда, во всечеловеческую информатику и во всечеловеческую занятость?! Говоря совсем просто, «что делать?» у каждого (мира, народа, человека) - собственное, свое. А вот «чего не делать» подлежит скрупулезно оговоренной унификации, поэтапному обобщению и обобществлению.

Человеку, прожившему жизнь в попытках понять смысл прошлого, трудно призвать себя и других проститься с Историей. И если я это делаю, то не только потому, что убежден в изложенном выше - с краткостью телеграммы. В этом моем убеждении соучаствуют молча мои близкие и мои университетские друзья, погибшие в одночасье войны. И еще (пожалуй, решающее в этом, личном смысле): все прошлое России отвращает от мессианизма, и тем не менее и вопреки этому я убежден, что именно здесь, у нас, ныне «фокус» всемирной коллизии взаимного отторжения, повсеместной «тесноты», вновь вырвавшегося на волю убийства. Но раз так, то и самый смелый, и самый продуманный шаг к Миру миров предстоит сделать нам, признавши для того, что наше будущее и не мировая Коммуна и не сверхдержава, а всего лишь - один из миров в мире.