Эдвард Бэнфилд - Моральные основы отсталого общества

Коммерсант утверждает, что при фашистском государственном регулировании условия для покупателей были лучше, чем при нынешнем свободном рынке:

Ткани четко делились по сортам, на кромке каждого отреза стояла фиксированная цена. Все строго регулировалось. И ты всегда знал, что получишь за свои деньги. А сейчас, если не очень хорошо разбираешься в мануфактуре, продавец может задорого всучить тебе бросовый товар. Раньше было лучше и покупателям, и продавцам. Покупатель знал, что берет, а продавец всегда мог рассчитывать на свои честные двадцать-тридцать процентов. А в наше время некоторые и по сто процентов имеют.

Учитель так вспоминает период правления фашистов:

При фашистах среди учеников были сильны дух соревновательности и дисциплина. Теперь не то: дети растут грубиянами, а учитель вынужден в стенах школы все время иметь при себе палку, потому что ученики постоянно друг с другом дерутся.

9. В обществе, состоящем из аморальных фамилистов, никто не верит людям или организациям, которые объясняют свои действия заботой об общем, а не о собственном благе. Один молодой человек сказал нам:

Если бы я решил сделать что-нибудь для Монтеграно, я бы выдвинул свою кандидатуру на выборы мэра, и все стали бы задаваться вопросом: «Интересно, зачем ему понадобилось становиться мэром?» Каждый раз, когда кто-то хочет что-то сделать, у людей возникает один вопрос: зачем ему это?

В Монтеграно сильны антиклерикальные настроения, причем священникам обычно ставятся в вину алчность и лицемерие. В действительности, священники заботятся о своей выгоде не больше других специалистов и живут не богаче их. Но поскольку Церковь проповедует бескорыстие, для таких нападок ее служители уязвимее прочих.

К социалистам и коммунистам, как и к священникам, часто относятся как к лицемерными жуликами. «Бывают социалисты только на словах, а бывают – всем сердцем», – говорит крестьянская женщина.

Ожесточенные и, на посторонний взгляд, несправедливые обвинения в лицемерии, с такой щедростью раздаваемые крестьянами, можно, наверное, отчасти считать проявлением чувства вины. Как уже было сказано, крестьянин прекрасно знает, что милосердие – это добродетель. Оттого, что сам он его ни к кому проявляет, крестьянин испытывает вину, выливающуюся у него во враждебность по отношению к тем организациям – и в особенности к Церкви, – которые проповедуют добродетель милосердия и через которые он, возможно, хотел бы косвенно к этой добродетели приобщиться.

10. В обществе, состоящем из аморальных фамилистов, не существует связи между абстрактными политическими принципами (то есть идеологией) и реальным поведением в повседневной жизни.

Самые видные левые социалисты в Монтеграно – врач и аптекарь, одни из богатейших жителей коммуны. Врач обращался к властям с просьбами о постройке больницы, но сам не организовал пункта экстренной помощи и даже должным образом не оборудовал собственный кабинет. Аптекарь, монопольный обладатель государственной лицензии, оказывает минимально возможный набор услуг по чрезвычайно высоким ценам (синьоре Прато одна-единственная таблетка аспирина обошлась в пять центов!) и абсолютно не интересуется местными делами, даже явно требующими его участия.

Несоответствие между идеологией и реальными делами дискредитирует идеологию в глазах крестьян. Прато был в числе тех, кто собрались на пьяцце по призыву доктора Франко Джино, решившего создать в Монтеграно отделение Социалистической партии. Позднее Прато рассказывал:

Я несколько раз ходил на собрания, и мне очень нравилось, что там говорили. Но той весной дон Франко, чтобы вспахать междурядья на винограднике, нанял мула. И тогда я подумал: как же так? Что же это за социализм? Почему дон Франко, если он такой социалист, нанял мула, вместо того чтобы нанять тех десятерых рабочих, которых нанимал раньше? Теперь десять человек остались без работы. А они бы обошлись ему не дороже мула.

Врач, когда ему передали слова Прато, воскликнул:

Что за чушь! Вручную люди, которые знают свое дело, вспашут лучше, чем мул. Но за здешними работниками нужен постоянный присмотр, потому что они толком ничего не умеют, а торчать на винограднике, пока они не закончат, это ужасно неудобно. Когда пашут на муле, можно хотя бы быть уверенным, что междурядья будут ровные.

11. В обществе, состоящем из аморальных фамилистов, не бывает ни лидеров, ни последователей. Никто не станет составлять план действий и убеждать других взяться за его исполнение (за исключением случаев, когда это позволяет извлечь личную выгоду), а того, кто предложит себя на роль лидера, люди не примут, так как не будут ему доверять.

По всей видимости, у крестьян Монтеграно никогда не было лидера из их собственной среды. При этом для появления такого лидера есть реальные предпосылки: можно было бы, например, ожидать, что общие претензии к нанимателям приведут к зарождению солидарности в бригадах работников, занятых ремонтом дорог.

Подозрительность крестьян по отношению к предполагаемым лидерам, очевидно, затрудняет просветительскую деятельность врача, акушерки и агронома. Так, когда крестьянку спросили, дает ли ей акушерка советы по вопросам контроля за рождаемостью, она ответила: «Разумеется, нет. Ведь ей же невыгодно, чтобы я меньше рожала».

Ближайшее подобие лидерства можно усмотреть в отношениях «патрон-клиент». Мелкими благодеяниями (одолжив зимой несколько бушелей зерна, подарив ненужную одежду или взяв ребенка из большой семьи в услужение к себе в дом) состоятельный житель коммуны может собрать себе клиентелу из людей, которые чем-то ему обязаны и его уважают. Такие клиенты могут считаться «последователями», но сам патрон при этом отличительными признаками «лидера» не обладает. Кроме того, никто из состоятельных жителей Монтеграно не стремится обзавестись внушительной клиентелой. Это, возможно, отчасти объясняется тем, что первые семьи коммуны не враждуют между собой, и поэтому преимущества, которые могла бы давать клиентела, не окупают забот, связанных с ее содержанием.

12. Аморальный фамилист использует свое избирательное право с целью в кратчайший срок обеспечить себе максимальную материальную выгоду. Даже если у него имеются определенные представления о собственной долгосрочной выгоде, об интересах общества и своего класса, они не влияют на его выбор, когда речь так или иначе заходит о сиюминутной материальной выгоде его семьи.

Прато, например, – убежденный монархист: он родился и рос в семье монархистов и считает, что монархический строй подходит Италии лучше других, потому что страна слишком бедна и не может позволить себе частые выборы. Убеждения, однако, не влияют на то, как он голосует. «Перед выборами, – объясняет Прато, – все партии присылают людей, которые говорят: «Голосуйте за нашу партию». Мы всегда отвечаем: «Хорошо», но когда идем голосовать, отдаем голоса за партию, которая, как нам кажется, больше для нас сделала». Христианские демократы ежегодно обеспечивают Прато несколько дней на дорожных работах, поэтому он за них и голосует. Если они перестанут давать ему работу, а никакая другая партия при этом ничего полезного для него не пообещает, он снова станет монархистом. Пока мэр Спомо может чего-то добиться от министра сельского хозяйства, он остается на посту, несмотря на высокомерие и вороватость. Если советникам Вива и Лассо удается заполучить более масштабный проект общественных работ или сделать это быстрее мэра, он своей должности лишается.