Эдвард Бэнфилд - Моральные основы отсталого общества

В этом году мы посеяли три томоло пшеницы и надеялись собрать четырнадцать или пятнадцать. А собрали пять. Но каждый год мы все равно сеем, потому что верим, что Бог от нас не отвернется. Так и сеем каждый год в надежде на лучшее и на Его помощь.

Беду отводит Бог, но набожному человеку тоже неплохо бы в этом поучаствовать. Паскуале с женой ежегодно покупают удобрения, «чтобы, если Христос пошлет нам хороший год, то, что зависит от нас, было бы уже сделано». Но поскольку невозможно заранее знать, вмешается Бог или нет, с Ним жизнь не более предсказуема, чем она была бы, если бы Его не существовало или если бы Он никогда не вмешивался в ход событий. «Все, что мы имеем, нам дает Христос, – говорит Паскуале и тут же добавляет: – Но при всем при том, мы всегда в глубоком проигрыше». Они с женой сделали ставку на Божью милость и из года в год покупают удобрения, отчего погрязли в долгах. Многие в Монтеграно совсем не набожны. В том, что Бог есть, они не сомневаются и считают нужным относиться к Нему с уважением. При этом, как они считают, ни хорошим поведением, ни даже молитвой Его милости и заступничества не заслужить [44]. Бог – как везение, которое, если им можно управлять по собственному усмотрению, перестает быть везением [45]. Получается, что настоящего успеха помогают добиться либо везение, либо благосклонность святых, а никак не бережливость, трудолюбие и предприимчивость. Эти добродетели важны лишь для того, кому и без того везет, и мало кто готов потратить массу душевных сил – как и кучу удобрений – в надежде на такое маловероятное развитие событий [46].

Идея, что благополучие человека почти полностью зависит от неподвластных ему обстоятельств – от везения или от каприза кого-то из святых, – а сам он может, в лучшем случае, только развить удачу, а не добиться ее, без сомнения мешает проявлению инициативы. Ее влияние на экономику очевидно: обитатель такого изменчивого мира не станет экономить средства, чтобы вложить их в расчете на итоговую прибыль. На политику это представление также влияет. Там, где все зависит от везения или вмешательства свыше, нет смысла в совместных действиях. Община, как и отдельный человек, может молиться или надеяться, но вряд ли попробует взять свою судьбу в собственные руки.

В Монтеграно считается, что поведение человека определяется условиями его жизни – жестокими и бессмысленными. В полном опасностей мире муж и отец обязан делать все возможное, чтобы защитить семью. Все свои силы он должен посвятить ее interesse , который заключается в получении краткосрочной материальной выгоды [47]. Неустанная и изощренная погоня за выгодой не может служить гарантией благополучия семьи, поскольку угроза бедствий нависает даже над самыми неутомимыми. Но сколь бы ничтожной на фоне умопомрачительного непостоянства мироздания ни выглядела забота об interesse своей семьи, только эта забота и дает человеку хоть какую-то надежду ее защитить. В представлении жителей Монтеграно, принести пользу другому можно исключительно в ущерб собственной семье [48]. Поэтому они не могут позволить себе не только роскошь щедрости, когда другим дается больше, чем им причитается, но и роскошь справедливости, когда другие получают положенное им по праву. Так уж устроен мир, что все, кто не принадлежит к узкому семейному кругу, – это как минимум потенциальные конкуренты, а значит и потенциальные враги. Правильнее всего относиться к ним с подозрением. Глава семьи знает, что другие семьи завидуют его семье, опасаются ее и, скорее всего, хотят ей навредить. Поэтому ему самому следует опасаться других семей и быть готовым им навредить, чтобы им было труднее навредить ему и его семье.

Даже внутри семьи солидарность не бывает полной и симметричной. Считается, что до тех пор пока дети не достигли брачного возраста, они должны подчинять свои желания interesse семьи. Прато, например, проходив два года в учениках сапожника, был вынужден бросить обучение и вместо этого начать зарабатывать деньги на приданое сестре; удачно выдать ее замуж было для семьи важнее, чем дать Прато возможность сделаться ремесленником. По мере взросления детей их самостоятельность растет, а ко времени вступления в брак они уже больше пекутся об interesse своей будущей семьи, вплоть до того, что готовы подчинить ему interesse старой, родительской семьи. Так, из рассказа Марии Прато о том, как у ее младшего брата случайно удавился барашек, совершенно очевидно, что ее interesse в той ситуации был не таким, как у отца, матери и брата.

Это был барашек Пеппино, и он так расстроился, что лег и проплакал всю ночь. Отец тоже плакал. Вся семья плакала. И даже я, потому что этого барашка, не сдохни он, мы могли бы приготовить гостям на мою свадьбу.

Браки обычно заключаются по соображениям interesse , и, пока не произнесены обеты, обе стороны сделки относятся друг к другу с глубоким недоверием. Вот как Прато рассказывает историю своего жениховства:

В 1935 году я дорос до того, чтобы жениться. Сестры хотели, чтобы я скорее нашел себе жену, потому что им было некогда меня обслуживать.

В то время был такой закон, что тот, кому исполнилось 25 и он еще не женат, должен платить налог на безбрачие – 125 лир. Это было очень много, потому что за такие деньги надо было работать 25 дней. Я все хорошенько обдумал и, в конце концов, решил жениться.

Моя теперешняя жена работала тогда вместе с родственниками моего тогдашнего нанимателя. Однажды я остановил ее на улице и позвал замуж. Она согласилась, но еще надо было просить ее руку у отца. Он моей просьбе обрадовался, и мы обсудили с ним, что она должна с собой принести [в качестве приданого] и что должен делать я.

Он позвал меня прийти к нему в гости с матерью, чтобы все у нас было как положено. Мы с матерью пришли и славно у него попировали. Каждый раз, когда я хотел встретиться со своей невестой, мне надо было спрашивать разрешения у моего хозяина.

В 1937 году я попросил невесту и ее семью поторопиться, чтобы сыграть свадьбу, пока мне еще нет 25 лет. Ее отец сказал, что у нее не готово приданое. Тогда я спросил его, нельзя ли для начала заключить гражданский брак, чтобы не платить налога. Мы поженились в мэрии 6 февраля 1938 года, на два месяца позже, чем надо бы, и мне за тот год пришлось заплатить налог.

Через какое-то время мы с матерью поехали к тестю в Аддо, чтобы окончательно договориться, что нам даст семья невесты [в качестве приданого]. Мать хотела, чтобы все было оформлено у нотариуса. Тесть дал нам один томоло земли, а моя мать – маленький домик, но выговорила себе право в нем жить. Все это нотариус, как положено, записал на гербовой бумаге. Когда жена наконец управилась с приданым, мы обвенчались. Это было 25 августа 1938 года.