Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

По мнению антропологов, образ врага — это ответ на внутренние проблемы общества. Чувство «Мы» формируется на почве общей истории, места обитания, культуры, языка. Но для идентификации своих необходимы чужие. Согласно Йоки, в настоящей политике для формирования образа врага используются цивилизационные, религиозные и иные различия. Кроме противоположности друзей и врагов различают инородцев, иноверцев и, наконец, варваров. Если враг — некое премордиальное или «натуральное» образование, тогда он вечен. Если же враг ситуативен, то есть посягнул на то, что сейчас является моим, то это другая сила, которая препятствует расширению моего господства. Но тогда не бывает вечных врагов, в новых условиях возможно объединение с прежним противником. Неудивительно, что, с одной стороны, Йоки настаивал на том, что евреи и славяне — вечные враги западной цивилизации, а с другой стороны, признавал политические альянсы. Например, сегодня очевидно, что у Европы есть другой, более опасный соперник, а между тем недоверие к России, питаемое старыми страшилками, мешает принимать верные политические решения.

Но даже если враг вечен, с ним нужно как-то жить. Йоки допускал сохранение враждебного народа, если он сдается, отказывается от суверенитета или по крайней мере объявляет нейтралитет. Но это довольно жесткие формы господства. Сегодня достаточно превратить население другой страны в дешевую рабочую силу, использовать ее природные ресурсы для своих нужд, навязать свою культуру и образ жизни. Последний оплот идентичности — религия, но в силу ее терпимости религиозные различия не являются основанием враждебности.

Йоки, по сути, делит мир пополам, то есть опирается на понятие двух сверхдержав. Если Хайдеггер полагал, что Европа не должна включаться в гонку вооружений и должна сохранить нейтралитет, то для Йоки нейтралитет равнозначен поражению. Конструировать и интенсифицировать образ внешнего врага приходится из-за внутренних проблем, и это тоже означает, что накал враждебности может снизиться, если внутри все нормально. Йоки же прямолинейно заявлял: группа становится политической в том случае, когда настраивает людей друг против друга как врагов. Получается, что политическое мышление характеризуется как выбор «или-или». Но это и удручает. Политика оказывается не творческой, она зависит от обстоятельств, а не создает их, она слепо следует необходимости. Конечно, моделировать правителя по образцу художника и пытаться построить государство как произведение искусства — это тоже преувеличение, скорее, мечта, чем реальность, но фатализм ничуть не лучше. Если политика — это судьба, как сказал Наполеон, то не остается ничего иного, как оправдывать любую политику.

Внутренняя политика государства должна быть направлена на предотвращение появления враждебных группировок. Йоки руководствовался традиционными представлениями — организмы либо живут здоровыми, либо болеют и умирают. Отсюда попытка примирения — вторичная политика, первичная политика бескомпромиссна. На самом деле абсолютно здоровых людей не бывает. Мы только родились — и уже начали умирать. Но если бы мы не умирали, было бы еще хуже, и не только потому, что вечное возвращение одного и того же невыносимо. Сегодня критерием смерти является остановка мозга, и поэтому возникает проблема эвтаназии. Смерть по-своему гуманна еще и потому, что, умирая, мы оставляем место молодым. Глядя на своих детей и внуков, мы верим, что наш род продолжается.

Ничто, пожалуй, так не противно, как проявления насилия. И это особенно сильно ощущается сегодня, когда вопреки ожиданиям гуманизма, подкрепляемым верой в процесс цивилизации, мы, наоборот, сталкиваемся чуть ли не во всех сферах частной и общественной жизни с самыми грубыми формами агрессии и экстремизма. Поневоле приходишь к мысли о какой-то испорченности человека, о неискоренимости зла. Эти манихейские настроения подкрепляются фактами, которыми каждодневно и даже ежечасно наполнены ленты новостей. И нельзя сказать, что это роллинг, нацеленный на то, чтобы запугать людей. В ответ на возмущение народа различными неурядицами и злоупотреблениями власти показывают еще более страшные события. Это старый испытанный прием. Как раньше униженные и оскорбленные приходили в храм, где, сопереживая страданиям Христа, они примирялись со своими несчастьями и прощали обидчиков, так и сегодня, глядя на ленты новостей, мы думаем, что все могло быть гораздо хуже, чем есть.

Есть какая-то сатанинская диалектика добра и зла, одно проявляется на фоне другого. Отсюда последствия реализации либеральных идеалов оказываются амбивалентными. В процессе цивилизации действительно люди становятся более тонкими и чувствительными и поэтому более ранимыми. Европейцы, посещавшие Россию в XVIII веке, дружно констатировали грубость нравов, которую сами русские, даже наиболее просвещенные, не замечали. Просвещенный барин не гнушался рукоприкладством в отношении слуг. Но теперь мы не используем телесных наказаний и расцениваем их как насилие над личностью. В результате складывается какая-то неопределенность.

1. С одной стороны, насилие считается недопустимым, а с другой — в каких-то случаях неизбежным и даже необходимым. Например, если речь идет о достижении хороших результатов, то можно прибегать к жестким мерам. Это может быть и наказание.

2. С одной стороны, считается, что насилие применяется в чрезвычайных обстоятельствах, а в нормальной мирной жизни царит толерантность. С другой — мы видим, что в обществе всеобщего благоденствия случаются такие эксцессы, каких не было даже у самых диких племен.

Если в традиционных обществах практиковалось насилие, то у нас царит ненависть. Поневоле приходится признать английскую версию оправдания зла, согласно которой пороки способствуют прогрессу. Не отрицая агрессии, возможно, присущей человеческой природе, тем не менее необходимо продумать меру допустимого насилия, а также понять, как эгоизм, конкуренция, вражда и ненависть могут способствовать процветанию общества. Англичанин Мандевиль в «Басне о пчелах» попытался это сделать. Немец Кант назвал использование пороков для достижения вечного мира «необъяснимой хитростью природы».

М. Шелер считал любовь и ненависть однопорядковыми чувствами, легко переходящими друг в друга. Действительно, такое встречается. На добро люди нередко отвечают злом. Психологи называют такое отрицание двойным зажимом. В ответ на наставления старших молодые поступают наоборот. Поэтому возникает вопрос о том, с какими формами насилия мы сталкиваемся сегодня, как мы ощущаем давление социального порядка, какие нормы общественного и приватного поведения вызывают у нас скрытый протест. Причем дело обстоит так, что мы не можем прямо и открыто высказать возражения, ибо эти нормы кажутся естественными, и, тем не менее, они отторгаются на каком-то глубинном подсознательном уровне или кажутся подавляющими свободу, не соответствующими идеалам справедливости. Мы приспосабливаемся, но при этом накапливается раздражение, переходящее в ненависть, из-за чего мирный гражданин хватает в руки оружие и начинает расстреливать окружающих.