Дэниэл Деннет - Насосы интуиции и другие инструменты мышления [litres]

Философ Хилари Патнэм (1975) изобрел Землю-Двойник много лет назад, и мой насос интуиции воспроизводит все важные детали его концепции. Мой рассказ о четвертачнике, по сути, представляет собой перенастройку рычагов предложенного Патнэмом насоса интуиции. На протяжении последних тридцати пяти лет философы обсуждали десятки и даже сотни других его вариаций. В оригинальном варианте Патнэма речь шла о воде на Земле и эрзац-воде (с составом XYZ, а не H2O) на Земле-Двойнике, но в таком случае возникает ряд сложностей, не имеющих отношения к нашему применению этого насоса интуиции, поэтому пускай шмошади в нашем примере станут аналогами четвертаков бальбоа.

Перевод А. Сергеева. – Прим. пер.

В знаковой работе Текумсе Фитча “Наноинтенциональность. В защиту внутренней интенциональности” (2008) делается предположение, что клетки-эукариоты – но не их предки-прокариоты – были первыми сущностями, обладающими “внутренней” интенциональностью, поскольку их способность к самозащите была существенно более развитой, чем подобная способность их предков. Текумсе Фитч подчеркивает автономию, то есть субъектность, отдельных клеток, что и сподвигло меня на пересмотр гомункулярного функционализма (см. главу 20), однако я не могу согласиться с его попыткой остановить конечный регресс на эукариотах. Прокариоты, как и эукариоты, не могут быть “заменены машиной”, а следовательно, субъектность доходит до белков и достигает нижней точки на эгоистичных генах.

Категоричное и страстное отрицание всего, что написано в этом абзаце, см. в книге Фодора и Пьятелли-Пальмарини “В чем ошибался Дарвин” (2010). Либо в корне неправы они, либо автор книги, которую вы читаете. Более подробная аргументация в поддержку изложенной в настоящей книге позиции приводится в части VI, а также в моей книге “Эволюция причин” (готовится к публикации).

Рут Милликен развивает эту мысль лучше меня в серии блестящих книг, первая из которых вышла в 1984 г. О современном состоянии вопроса см. в новой работе Millikan and Her Critics (Ryder et al. 2013).

Как сказал философ Джон Хогланд (1981, p. 23), первый принцип ИИ гласит: “Если позаботиться о синтаксисе, семантика позаботится о себе сама ”. Можно по-разному трактовать эту фразу, но в своем первом, чересчур многообещающем варианте, она спровоцировала работу по созданию гигантской базы данных, аксиоматизированной формализации мирового знания, которую сможет обслуживать и использовать (исключительно синтаксическая) машина вывода. (Лучший пример этого – CYC.) Большинство экспертов полагает, что на практике это неисполнимо, но фраза живет, поскольку прекрасно выражает идею о том, что мозг представляет собой своеобразный компьютер (а следовательно, синтаксический движок), который, благодаря своей конструкции, в общих чертах выполняет работу семантического движка.

Компьютер IBM Watson появился как раз вовремя, чтобы моя научная фантастика фактически стала научным фактом. Watson можно считать ящиком А, в то время как в ящике Б содержится шведский аналог Watson , независимо разработанный Бо. Когда я впервые опубликовал описание этого мысленного эксперимента (Dennett 1995a), я мог лишь сказать: “Реальным примером подобного проекта можно считать масштабный проект Дугласа Лената CYC (от англ . encyclopedia ), разрабатываемый компанией MCC (Lenat, Guha 1990)”. См. также сноску о CYC в главе 28. В 1995 г. невозможно было представить, что ИИ станет таким, какой мы сейчас наблюдаем в Watson , но его развитие шло большими шагами. В отличие от проекта CYC, код которого написан в основном вручную, Watson может самостоятельно штудировать интернет в поисках истин, а также эффективно использовать статистические характеристики доступных данных. И Watson , и CYC по-своему вроде как понимают данные в своих базах – им доступно гораздо, гораздо более глубокое понимание, чем другим компьютерам с большими базами данных.

Когда я впервые описал этот насос интуиции, формат ASCII ( American Standard Code for Information Interchange ; “американская стандартная кодировка для информационного обмена”) был стандартом почти для всей текстовой обработки, электронной почты и интернета. Позднее ей на смену пришла расширенная, обратно совместимая кодировка UTF-8 ( Universal [Character-set] Transformation Format – 8 bit ; “универсальный [побуквенный] формат преобразования – 8 бит”). Таким образом, ASCII по-прежнему остается частью UTF-8.

Только для философов: кое-кто утверждал, что мое представление о паттернах, изложенное в статье “Реальные паттерны” (1991b), представляет собой эпифеноменализм о содержимом. Это мой ответ.

Выдвинув эту гипотезу, марсиане могут заняться вариацией на тему радикального переводаКуайна, но их задача будет вдвое сложнее, поскольку они не смогут выяснять у своих “информаторов”, А и Б, названия предметов, показывая их и спрашивая: “Мяч? Карандаш?”

Такую же мораль можно вывести из интерпретации фактов эволюционной истории. Даже если вы в состоянии в мельчайших подробностях описать каждый каузальный факт в истории каждого жирафа, который когда-либо жил на земле, вы ни за что не сумеете объяснить наблюдаемые закономерности – к примеру, появление у жирафов длинной шеи, – если только не подниметесь на уровень-другой и не спросите “Почему?”, ища мотивы Матери-Природы. (Подробнее об этом в части VI.)

У меня свои представления о том, какой должна быть адекватная научная теория смыслов: на мой взгляд, на место ригидных, булевых (логических) конструкций GOFAI (“старого доброго искусственного интеллекта”) должны прийти более гибкие, байесовские (статистические, вероятностные) сети поиска паттернов, однако сейчас не время и не место для разработки этих идей.

Некоторым показалось, что мое сравнение идеи Дарвина с универсальной кислотой вдохновлено ДНК, ведь она есть не что иное, как д езоксирибо н уклеиновая к ислота, но я имел в виду нечто более универсальное: ДНК – не единственный агент эволюции на нашей планете, и как знать, какие еще примеры эволюции таит наша вселенная?

Борхес называет немного другие цифры: в каждой книге 410 страниц, на каждой странице 40 строк, а в каждой строке 80 знаков. Общее число знаков в книге достаточно близко к моему (1 312 000 против 1 000 000), чтобы разница не имела значения. Я взял более круглые цифры, чтобы облегчить подсчеты. Борхес ограничился набором из 25 символов, которых достаточно для прописных букв испанского алфавита (а также пробела, запятой и точки в качестве единственных знаков препинания), но недостаточно для английского алфавита. Я взял набор из 100 символов, чтобы в нем наверняка нашлось место для прописных и строчных букв, а также знаков препинания всех языков с латинским алфавитом.