Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Лондон , лето 1978 года

Маркс и Энгельс довольно поздно подошли к коммунизму. Энгельс в конце 1842 года заявил о том, что он коммунист, тогда как Маркс, возможно, сделал это где-то во второй половине 1843 года, после того как окончательно свел долгие счеты с либерализмом и гегелевской философией. Даже в Германии, политически отсталой стране, оба они не были первыми. Многие немцы-мастеровые, работавшие за рубежом, уже имели дело с организованным коммунистическим движением и выдвинули из собственных рядов своего первого теоретика-коммуниста. Это был портной Вильгельм Вейтлинг, чья первая книга была опубликована в 1838 году («Человечество, как оно есть и каким оно должно было бы быть»). Среди интеллигенции Мозес Гесс предшествовал молодому Фридриху Энгельсу и даже говорил, что обратил последнего в коммунизм. Во всяком случае, вопрос о приоритете немецкого коммунизма не имеет особого значения. Уже в начале 40-х годов во Франции, Англии и США существовало развитое коммунистическое движение как в теории, так и на практике.

Что знали об этом движении молодые Маркс и Энгельс? Что они из него почерпнули? В каких отношениях находился их социализм с социализмом их предшественников и современников? В настоящей главе мы попытаемся ответить на эти вопросы.

Прежде чем продолжить наше исследование, необходимо оставить в стороне некоторых теоретиков коммунизма, хотя, в общем, историки социализма отдают им должное: ведь и революционерам хочется иметь свою родословную. Современный социализм не идет от Платона и Томаса Мора и даже от Кампанеллы, хотя на молодого Маркса «Город Солнца» произвел такое впечатление, что он включил его в «Библиотеку выдающихся иностранных социалистов», которая была задумана совместно с Энгельсом и Гессом в 1845 году (этот проект так и не был осуществлен) [См. МЭ: 27, 24]. Подобные произведения представляли определенный интерес для читателей прошлого века, поскольку одна из самых больших трудностей теории коммунизма для интеллектуалов состояла в том, что коммунистическое общество не имело прецедентов в прошлом и поэтому воспринималось с трудом. Название книги Томаса Мора и стало тем словом, какое стали относить к любому проекту будущего идеального общества, которое в XIX веке означало прежде всего общество коммунистическое, и слово это было «утопия». А поскольку один из коммунистов-утопистов, Э. Кабе (1788 – 1856), был поклонником Мора, можно считать, что выбор термина не был неудачным. Однако обычно пионеры социализма и коммунизма начала XVIII века не черпали своих идей у какого-то автора далеких эпох; чаще они вырабатывали собственное критическое отношение к обществу или к утопии, изображенной каким-либо предшествующим мыслителем, повествовавшим об идеальных республиках. Они использовали его мысли и восхваляли его. Мода XVIII века на утопическую литературу – необязательно коммунистическую – сделала достаточно популярными произведения этого жанра.

Независимо от того, насколько мы знаем исторически сложившиеся христианские коммунистические общества – хотя примеров таких обществ предостаточно, – мы не можем утверждать, что именно они стали вдохновителями современных коммунистических и социалистических идей. Пока что не ясно, в какой мере самые древние из них (например, последователи анабаптистов XVI века) были известны современникам. Во всяком случае, молодой Энгельс, упоминая различные сообщества такого типа с целью показать реальность коммунизма, ограничивался относительно свежими примерами: «шейкеры» (он считал их «первыми людьми, которые в Америке и вообще в мире породили общество, существующее на основе общего имущества»), «рапписты» и «сепаратисты» [См. МЭ: 42, 211 – 225]. В той мере, в какой мы их знаем, они свидетельствуют прежде всего о стремлении к уже существующему идеалу коммунизма, а не стоят у истоков этого идеала.

Нельзя также не упомянуть о давнишних религиозных и философских традициях, сторонники которых с возникновением современного капитализма развернули свои потенциальные возможности в области социальной критики или же смогли поддержать и заострить ее, поскольку революционная модель общества, основанная на либеральной экономике под эгидой ничем не сдерживаемого индивидуализма, вступала в конфликт с социальными ценностями практически всех человеческих сообществ, известных до этого времени. В глазах образованного меньшинства, к которому принадлежали почти все теоретики социализма – и более того, теоретики общества, – эти сообщества воплощались в целой веренице мыслителей и философов, прежде всего в традиционной области познания законов природы, восходящей к классической античности. Хотя некоторые философы XVIII века пытались изменить такие традиции, чтобы приспособить их к новым требованиям либерально-индивидуалистского общества, философия все-таки унаследовала от прошлого некую общинность, а в некоторых случаях – и идею общества без частной собственности, которое зачастую считалось более «естественным», нежели основанное на частной собственности, и, во всяком случае, исторически предшествовало современному. Подобная точка зрения особенно утвердилась в христианской идеологии: ведь нет ничего проще, чем увидеть в Христе, произносящем Нагорную проповедь, «первого социалиста» или коммуниста. Хотя первые мыслители-социалисты в большинстве своем и не были христианами, позднее многие участники социалистических движений считали, что подобные соображения весьма полезны. Что же касается возможности того, чтобы такие идеи оформились в целой серии произведений, каждое из которых комментировало, дополняло и критиковало бы предшествовавшие, влияя на формальное или неформальное воспитание общественных деятелей и мыслителей, то идея «доброго общества», а точнее, общества, которое не основывалось бы на частной собственности, в их интеллектуальном багаже была по меньшей мере вторичной. Легко смеяться над Кабе, который цитирует огромный список мыслителей от Конфуция до Сисмонди, упоминая Ликурга, Пифагора, Сократа, Платона, Плутарха, Боссюэ, Локка, Гельвеция, Рейналя и Бенджамина Франклина, чтобы доказать, что в его коммунизме реализуются их основные идеи. Действительно, в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс высмеяли эту интеллектуальную генеалогию [См. МЭ: 3, 123 и далее], но, несмотря ни на что, она, по крайней мере с точки зрения образованных людей, представляет естественный элемент преемственности между традиционной критикой пороков общества и новой критикой пороков общества буржуазного.