Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Мне приходилось наблюдать (правда, аргументация заняла бы объемистый том), как не у Маркса, а в действительности соотношение между простотой и сложностью классовой структуры в значительной степени зависит от стадии развития способа производства; простое разделение на классы (трехстороннее при феодализме и двухстороннее при капитализме) характерно в основном для кульминационных моментов развития общественной формации – структура упрощается и приближается к своего рода модели, в то время как усложнение структуры или видимость ее усложнения происходит лишь в переходные периоды, когда развитость и слаборазвитость, разрушение структуры и образование новой наличествует синхронно и взаимообусловленно. Кроме того, внутри четко выраженных классов нетрудно заметить конкурентность отдельных категорий, то есть групп, неравномерно связанных с различными по своему характеру отраслями производства. Это и градации второго порядка внутри господствующих классов (промышленники – аграрии, импортеры – экспортеры, кредиторы – дебиторы), и «противоречия внутри народа». Давно уже стало классическим различие между противоречием и антиномией. Наконец, в ходе классовых битв выявилась особая проблема сложных взаимоотношений между отдельными интеллектуалистскими движениями, проблема классовых притязаний духовенства и его современного эквивалента – «третьей силы» [39] В данном случае имеется в виду интеллигенция, которую именуют «третьей силой» (наряду с буржуазией и пролетариатом) некоторые французские социологи и политологи. – Прим . ред . .

Именно в «Немецкой идеологии» содержатся особенно поучительные для нынешнего времени положения об оттенках (то и дело возникающих и исчезающих в зависимости от переменного успеха в ходе классовой борьбы) между категориями одного и того же класса, а также между «активными» членами господствующих классов и их «интеллигенцией». Но как только опасность революции ставит под сомнение пребывание у власти того или иного класса, видимая сложность структуры уступает место упрощению.

«Разделение труда, в котором мы уже выше… нашли одну из главных сил предшествующей истории, проявляется теперь также и в среде господствующего класса в виде разделения духовного и материального труда, так что внутри этого класса одна часть выступает в качестве мыслителей этого класса (это его активные, способные к обобщениям идеологи, которые делают главным источником своего пропитания разработку иллюзий этого класса о самом себе), в то время как другие относятся к этим мыслям и иллюзиям более пассивно и с готовностью воспринять их, потому что в действительности эти-то представители данного класса и являются его активными членами и поэтому они имеют меньше времени для того, чтобы строить себе иллюзии и мысли о самих себе. Внутри этого класса такое расщепление может разрастись даже до некоторой противоположности и вражды между обеими частями, но эта вражда сама собой отпадает при всякой практической коллизии, когда опасность угрожает самому классу, когда исчезает даже и видимость, будто господствующие мысли не являются мыслями господствующего класса и будто они обладают властью, отличной от власти этого класса» [МЭ: 3, 46].

Таково положение, из которого каждый историк должен черпать свое вдохновение, находясь перед дилеммами «интеллигенции» в кульминационный момент классовой борьбы: к какому классу принадлежит эта интеллигенция? к какому классу апеллирует поддерживаемая ею идеология? как реагирует этот класс? В наше время, когда такие слова, как «буржуазия», «пролетариат», «власть», «демократия», «бюрократия», «идеология», столь часто и неосторожно употребляются не в собственном своем значении (если не сказать – ошибочно), постановка этих вопросов помогает провести грань между видимым конфликтом и конфликтом реальным, между классами, давно находящимися у власти, и классами, пришедшими к власти недавно (или по крайней мере не спутать их), между идеологиями – традиционной, псевдореволюционной и контрреволюционной. Задача политического деятеля в данном случае ничем не отличается от задачи историка, с той лишь разницей, что последний, зная о подводных течениях борьбы, способен к ее анализу. Но именно поэтому политика станет наукой лишь в том случае, если в науку превратится история.

Разумеется, «Немецкая идеология» не является учебником по истории, но она, безусловно, является работой подлинных историков – в особенности если принять во внимание принципы, извлеченные нами из текста, сущность которых раскрывается весьма полно и которые не поддаются произвольному толкованию в последующих формулировках, имеющих синтетический характер и привлекательных благодаря своей сжатой форме. Кроме того, надо принять во внимание содержание отдельных моментов, которые в более поздних работах найдут более адекватную трактовку и более уверенную форму выражения, пусть даже на различных информативных уровнях. Нам достаточно хорошо известны работы Маркса, написанные примерно в одно время с «Немецкой идеологией», по которым мы можем судить о прогрессе знаний автора в области истории техники, народного хозяйства, общественной истории. Из них следует, что ввиду отсутствия основополагающего понятия «способ производства», его социологическое видение еще довольно туманно и слабо мотивировано, однако употребление таких терминов, как «разделение труда», «отношения между городом и деревней», «смена различных типов собственности», многочисленные исследования по истории Европы свидетельствуют о необычайной точности отражения характерных черт действительности: беспомощность восстаний эпохи Средневековья, зарождение мануфактуры, роль бродяжничества в процессе становления современной эпохи, зарождение крупной торговли, появление фигуры «крупного» буржуа, противопоставляемой мануфактурщикам и кустарям, и «мелкого» по сравнению с современным индустриальным предпринимателем, двойственный характер капитализма, проявляющего ту или иную из своих сторон в зависимости от обстановки, – национальный, протекционистский капитализм и международный, выступающий за свободу торговли. Не следует забывать и о весьма многозначительном замечании Маркса относительно дальнейших судеб США – капиталистический мир, лишенный наследия прошлых эпох, свободный перед свободным пространством. Эта способность уловить пропорции, обратить внимание на решающий фактор и особенно отсутствие непонятных мест, даже когда имеющаяся информация пестрит белыми пятнами, – все это свидетельствует о гениальности Маркса и Энгельса как историков с момента открытия ими истории или открытия ими самих себя.