Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

В так называемых «исторических работах», упомянутых нами (так же, как и в «Крестьянской войне»), речь идет о неудавшихся революциях. И первый совет, который дают Маркс и Энгельс историкам и политикам (в особенности политикам, потерпевшим поражение) в отношении негативного исхода событий, заключается в том, чтобы не обижаться на господина Икс или гражданина Игрек (сегодня следует добавить – товарища Зет). И если «народ» (кавычки принадлежат Энгельсу) был «обманут» или «предан», следует объяснить, почему такое могло произойти. Ясного ответа не дадут коллективные заблуждения (той или иной партии, крестьянства, мелкой буржуазии и т.п.). Необходимо целиком переосмыслить всю историческую ситуацию. Но тут же угрожает другая опасность: механицизм, фатализм «обстоятельств», перечеркивающий всякую ответственность вплоть до утверждения закономерности любого события.

Как же выявить (с одной стороны, «по вине такого-то», с другой – «не могло быть иначе») необходимые условия, суждения или действия, которые определили, оценили или использовали те или иные события, придав им соответствующую направленность или оставив неизменными? Глобальная историческая оценка гораздо сложнее объективных данных военной стратегии, и было бы карикатурой представлять себе принятие политических решений как принятие определенной стратегии в теории игр: группы и индивиды сами по себе являются носителями своих особых решений и на протяжении почти всей истории действуют лишь инстинктивно, эмпирически. Историки, выступая со своей оценкой апостериори, сравнивают результаты этих решений с условиями, в которых они принимались и которые следовало учесть. Согласно Раймону Арону, они снова добровольно обрекают себя на неопределенность; согласно Марксу, они пытаются уменьшить эту неопределенность путем анализа и информации. Определение Арона подходит для классиков истории, начиная с Фукидида; новаторство Маркса и Энгельса имеет своей целью: 1) развеять иллюзии насчет свободы принятия индивидуальных решений – свободы, разумеется, не «детерминированной», но глубоко отмеченной печатью классовой принадлежности тех, кто за эти решения несет ответственность, и положения, занимаемого этим классом; 2) определить значение и тип информации, которой часто недостает политику; 3) провести грань между видимостью поставленной проблемы (экономические меры, тип власти, моральные аргументы) и реальностью, определяемой борьбой классов.

Первое заключается, следовательно, в комплексном анализе (Zusammensetzung) соответствующих общественных классов: не заниматься «стратификацией», а анализировать интересы, чаяния и взаимные возможности. Второе – в определении проблемы во времени и пространстве: сегодня мы говорим об анализе структуры и конъюнктуры, однако эти термины не привносят ничего нового, помимо того, что содержится в методологическом наследии Маркса. Такая сбалансированная картина анализа материальных условий и наблюдений психологического характера, открывающая работу «Классовая борьба во Франции», завершается беглым обзором двух событий экономического характера, имеющих мировое значение: 1) продовольственного кризиса (сегодня мы могли бы назвать его «кризисом древнего типа»: болезни картофеля, неурожаи, голод, крестьянские волнения); 2) общего кризиса торговли и промышленности – капиталистического кризиса, природа и периодичность которого были показаны уже в «Манифесте».

Однако часто забывают сопоставить данное конъюнктурное замечание с содержанием 20 страниц, опубликованных в том же издании «Новой Рейнской газеты» за 1850 год, где на основе внушительной документации анализируется цикл (не только кризис) мирового значения: возвращение к периоду процветания изучается и рассматривается как фактор, моментально сводящий на нет революционную ситуацию с единственной определенностью: « Новая революция возможна только вслед за новым кризисом . Но наступление ее так же неизбежно , как и наступление этого последнего » [МЭ: 7, 100].

Действительно, Маркс при необходимости, как, например, в «Классовой борьбе во Франции», анализирует фактор конъюнктуры с большой осторожностью, хорошо сознавая громоздкость цифрового материала и понимая, что забытые имена не найдут большого отклика. Тем не менее документированность его материалов значительно превосходит сжатость изложения, которую он считает оптимальной для своих работ. Это наводит на мысль, что современная «политология» часто содержит лишь поверхностные намеки на экономику, в то время как экономические журналы накапливают таблицы с цифрами и диаграммы с кривыми, словно экономика представляет собой простой механизм и словно только экономическая политика является определяющей, а не социальные силы, которые ее определяют.

Стоит принять во внимание также некоторые особенности композиции так называемых «исторических работ» Маркса и Энгельса. Сегодняшние историки, считающие необходимым рассматривать структуру общества в перспективе (в том случае, если не верят в непосредственное открытие), в соответствии с конъюнктурой данной эпохи и сообразно обстановке, складывающейся в результате тех или иных событий определенного периода, часто склонны последовательно излагать эти три аспекта всеобщей истории, рассматривая их строго обособленно друг от друга. Такой прием логически обоснован, а следовательно, правомерен. Но при анализе происходящих событий существует опасность неправильно определить то звено, которое связывает эти события со структурой общества и конъюнктурой данной эпохи. Маркс и Энгельс избегают такой непосредственной, «запланированной» опасности: для них самое главное – связующее звено. Изложение событий может предшествовать или следовать за объяснением причин, их породивших; иногда событие определяется преимущественно конъюнктурой, а не структурой (общества), или наоборот. Таким образом, согласно определению Шумпетера, история Маркса не отделяет друг от друга, но и не смешивает экономические, социальные и политические факторы с простой случайностью; Маркс сочетает их. Более того, эта «разумная история» по непринужденности аргументации, остроте и добротности изложения есть живая история.

Но это также и воинствующая история. Прямо или косвенно она представляет собой историю современности. В этом ее отличие от позитивистской истории, претендующей на объективность и непривязанность к тому или иному времени, сводящей историю к простой любознательности по отношению к событиям прошлого, трактуемым как «несущественные». Однако любой пересказ событий, любой анализ причин ввиду неизбежности выбора вовлекает идеологию – почти безвредную, если она просто декларируется, и опасную, если она скрытая. Что касается современных событий, нет причин для того, чтобы не применить к ним исторический анализ, но «процветает» множество «политологий» и «социологий». Позволю себе еще раз отметить, что в условиях современной истории нечестно объявлять себя объективным, если известна твоя принадлежность к той или иной партии, и глупо верить в объективность того, кто принадлежит к какой-либо партии (а кто же не принадлежит к какой-либо партии?). Маркс и Энгельс, равно как и их великие ученики, открыто заявляют о своем политическом выборе, и вся их творческая деятельность посвящена единой цели. Вместе с тем они уверены, что лучшим способом для достижения этой цели является корректный анализ, способный дать по крайней мере достаточное обоснование событий, подлинно научную картину истории, принципы которой были предложены ими ранее, и, разумеется, создать хорошо функционирующий и оперативный аппарат на все случаи.