Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Гегелевская логика была в действительности продуктом двух основных определений, одно из которых было весьма, а другое гораздо менее проблематичным (то есть второе было проблематичным постольку, поскольку было неизбежно связано с первым и не могло не испытывать на себе его влияния). Автор работы «К критике гегелевской философии права» прекрасно отдавал себе отчет в первом – в идеологическом преобразовании определенной социально-политической действительности в логически-метафизические определения, с тем чтобы одна из этих форм, улетучившись, могла превратиться в другую, – но недостаточно уделял внимания второму определению. Однако после выявления круга задач систематического исследования природы капитала и многочисленных условий социальной и исторической победы над ним (а для этого он поневоле концентрирует вначале собственный интерес главным образом на политической перспективе как на «юридическо-политической надстройке», противоречия которой разрешатся не сами собой, а лишь в случае четкого понимания материальной базы в ее сложных диалектических взаимодействиях со всей совокупностью социальных структур с их опосредствованиями) назрела необходимость диалектического обобщения всей совокупности явлений. Теперь Марксу предстояло исследовать не только существующую действительность (и в еще меньшей степени «определенную политическую действительность»), но и совокупность сил и тенденций, находящихся в эмбриональном состоянии, со всеми их разновидностями и многообразием в рамках строгой диалектической оценки. В «Капитале» Маркс полностью вскрыл целый комплекс сложных проблем, обнаружил все многообразие связей в их внутреннем взаимодействии, последовательно и систематически проследил за ними до их логического конца, «соответственно свойственной им природе», сумел предвосхитить их будущее развитие на основе их объективного определения, а не ограничился постулированием бесполезно абстрактных возможностей. Нельзя представить себе, чтобы это было сделано в иной форме, а не в форме диалектического обобщения. Не случайно, что категория, к которой он постоянно обращается в «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов» и в «Капитале», – это категория «Sichsetzen» [96], «самополагания», которая объединяет в некотором смысле способ возникновения и утверждения объективных определений в ходе действительного социального исторического развития. Использование этой и подобных категорий [97]навеяно, естественно, Гегелем, но не в смысле некоего проблематичного «влияния», которое навязывает чуждый элемент Марксову учению, а в виде категорий, рассматриваемых как Daseinsformen [98], которые в структуре глубоко оригинальной теории переходят от Гегеля в мир Марксовой теории, где они получают новую жизнь в совершенно ином качестве.

Маркс всегда подчеркивал в особенности тот факт, что Гегель первый разработал последовательную систему диалектических категорий – пусть в чрезвычайно абстрактной, спекулятивной форме, – поднявшись над своими предшественниками и современниками. В одном из писем Энгельсу Маркс квалифицировал Конта «по сравнению с Гегелем» как «нечто жалкое» («хотя Конт превосходит его как специалист в области математики и физики, то есть превосходит в деталях, ибо в целом Гегель бесконечно выше даже и здесь» [99]. Необычайные способности Гегеля позволили ему применять собственную обобщающую концепцию диалектических категорий к каждой отдельной проблеме (то есть всякий раз, когда идеологическая мотивировка не мешала ему это делать), что поставило его несравненно выше всех позитивистов, преклонявшихся перед обыденным «фактом» и безжизненной «наукой» [100].

В одном из цитировавшихся выше писем мы видели аналогичное замечание Маркса по поводу собственной работы. «Ланге, – писал он, – пренаивно говорит, что в эмпирическом материале я „двигаюсь на редкость свободно“. Ему и в голову не приходит, что это „свободное движение в материале“ есть не что иное, как парафраз определенного метода изучения материала – именно диалектического метода » [МЭ: 32, 571 – 572]. «Свободно двигаться в материале», когда, как в случае Гегеля, вопросы, о которых идет речь, перенесены в однородную сферу концептуально-спекулятивного мира, было относительно легко по сравнению с задачей, которую ставил перед собой Маркс. Он не мог ограничиться исследованием логики с ее концепциями как таковыми; он должен был постоянно соотносить их с эмпирической действительностью. В решении этой задачи на основе философской диалектической концепции, прочно связанной с действительностью, и заключается истинная мера интеллектуального величия Маркса.

В письме Энгельсу от 14 августа 1851 года Маркс обсуждает с ним теорию капитала Прудона. Для Прудона, говорит Маркс, «чисто экономическим проявлением капитала служит процент»; прибыль – это лишь «особая форма заработной платы» [МЭ: 27, 279]. Если уничтожить процент, то мы снова получим восстановленное, здоровое буржуазное общество. Когда Прудон предлагает превратить процент в «аннуитет» (годичные платежи по погашению капитала), он лишь предлагает в качестве меры то, что и без того делается в буржуазном обществе. В действительности никто никогда не взыскивал и не взыщет гипотетические проценты, исчисляемые Прайсом. «…Капитал, – пишет Маркс, – не только не приносит процентов, он даже не воспроизводит себя по стоимости. И это в силу простого закона. Стоимость первоначально определяется первоначальными издержками производства, тем рабочим временем, которое первоначально было необходимо, чтобы произвести данную вещь. Но раз уже предмет произведен, то цена продукта определяется теми издержками, которые необходимы, чтобы его воспроизвести . А издержки воспроизводства постоянно уменьшаются, и тем скорее, чем более развита эпоха в промышленном отношении. Следовательно, закон непрерывного обесценения самой стоимости капитала парализует закон ренты и процента, приводящий иначе к абсурду. В этом также объяснение выдвинутого тобой [Энгельсом] положения, что ни одна фабрика не покрывает своих издержек производства. Таким образом, Прудон не может преобразовать общество путем введения закона, которому оно по существу следует и без его совета» [МЭ: 27, 280 – 281].

Это письмо явилось следствием спора двух друзей, в ходе которого Маркс высказался за понижение процентной ставки с помощью плана, по которому следует учредить «Национальный банк с монополией бумажного обращения и с изъятием из обращения золота и серебра» [МЭ: 27, 276]. Энгельс возразил, что такой план может провалиться из-за того, что мелким коммерсантам придется обратиться за помощью к ростовщикам. Увеличение оборотного капитала будет способствовать успеху лишь крупных предпринимателей. Тем не менее рассуждение Маркса не лишено основания. Классический тезис (в том числе и Рикардо) состоял в том, что оборотный капитал в виде бумажных денег должен сообразовываться с движением золота и, следовательно, возрастать в момент притока золота в фазе расширения производства и интенсивного экспорта товаров и уменьшаться в фазе депрессии, когда, напротив, возрастает экспорт золота. По мнению же Маркса, банк во втором случае должен действовать наоборот, то есть поощрять операции обмена, а не свертывать их. Иными словами, повышенный спрос на ликвидные средства должен удовлетворяться полнее. Действуя иначе, банк «без необходимости» вмешался бы в процесс и усугубил «кризис рынка», который находился в стадии развития. Маркс пришел к такому выводу, так как считал, что более интенсивное движение оборотного капитала, как в виде золота, так и в виде бумажных денег, является не причиной, а следствием помещения в дело большего капитала. Депрессию можно победить, увеличив оборотный капитал, то есть обесценив существующий капитал, сделанные долги, норму процента и ренту и, следовательно, увеличив прибыль за счет накопленного богатства, узаконенного в форме собственности.