Христиан Вольф - Христиан Вольф и философия в России

Вроде бы никто и не мешал православно-религиозному историку Зеньковскому, но русский XVIII в. у него оказался без протестанта Вольфа, хотя у Радищева есть высказывание о нем, позволяющее оттенить радищевскую концепцию.

Но вернемся к советским авторам. На дворе шел первый постсталинский 1953 год. А к давно начавшейся патриотической кампании то игнорирования, то дискредитации Вольфа активно подключился один из столпов чуть ли не официальной историографии русской философии И. Я. Щипаное.

В огромной по объему, трехтомной докторской диссертации Щипанов даже в разделе о Ломоносове не упомянул Вольфа. А когда дошел до Аничкова, то попытался доказать, что «Аничков подверг основательной критике картезианцев, лейбницеанцев, вольфианцев, и в противовес всем им настаивал на том, что душа зависит прежде всего от тела. Но и тело, породившее сознание, в свою очередь испытывает влияние души» [54. Дис. Т. 2. С. 491]. Признавая, что Аничков отдавал предпочтение перипатетикам и что он не отрицал Бога как творца вселенной, Щипанов все-таки настаивал на тезисе о материализме Аничкова.

И в последующих своих работах И. Я. Щипанов остался верен себе: идеализм Христиана Вольфа изображал эклектическим (в уничижительном смысле этого слова. — В. П.) и догматическим, для которого характерны только мелочная классификация понятий, пустые, банальные, бессодержательные определения, схоластическая силлогистика.

Вскоре после начала скромного процесса десталинизации советского общества появились, в числе прочего, и написанные в смягченной идеологической тональности работы, в которых Вольф оценивался менее жестко, чем раньше [см. 55], а также диссертации, посвященные русскому XVIII в., где затрагивалась история «русской вольфианы» [см., напр., 56]. Но сколько-нибудь существенных подвижек в трактовке судеб вольфианства в России не наблюдалось.

Да и как такие подвижки могли произойти, если в коллективном труде, созданном в двух тогдашних центрах изучения истории русской философии — в Институте философии АН СССР и на философском факультете МГУ, — «Очерки по истории философской и общественно-политической мысли народов СССР» [57], в главе Г . С. Васечкою и Б . М. Кедрова о Ломоносове звучало такое двусмысленное, если не сказать фальшивое, утверждение: «Во время пребывания в Марбургском университете Ломоносов предпринял ряд самостоятельных исследований по вопросам физики и философии. Используя все ценное, Ломоносов критиковал идеализм в работах Лейбница и Вольфа».

Как и по многим другим проблемам истории русской философии, в историографии «отечественной вольфианы» «возмутителями спокойствия» стали в конце 1950-х гг. тогда молодые преподаватели философского факультета МГУ

A . А . Галактионов и /7. Ф. Никандров. Поначалу это проявилось в выполненной под руководством доцента Никандрова кандидатской диссертации

B. А . Демичева.

В отличие от своих предшественников 1940—50-х гг., Демичев склонен видеть в философии Вольфа гораздо больше положительного содержания, хотя не очень стеснялся в выражениях, когда ее критиковал: «Вольфианство имело ряд положительных сторон. Прежде всего вольфианство, хотя и во все ослабляющей степени, сохраняло связь с естествознанием и в определенной мере пропагандировало изучение конкретных наук. Одна из частей вольфианской философии — физика — представляла собой изложение естественнонаучных знаний того времени. В собственно философской теории также имелся ряд положительных моментов. Например, вольфианская логика является повторением логики Аристотеля, хотя и в традиционно-обезображенном схоластикой и идеализмом виде. В гносеологии и онтологии Христиана Вольфа также имелись рациональные для того времени положения. Сама систематизация философских знаний, хотя она и доведена до крайней схоластичности, была все же достижением для науки XVIII в. Все эти прогрессивные стороны вольфианства, сыгравшие в истории немецкой и даже европейской культуры положительную роль, мирно эклектически уживались с объективным идеализмом, самой плоской метафизикой, схоластикой, теологией и совершенно реакционнейшими социологическими и общественно-политическими взглядами» [58. С. 68—69].

По-новому рассматривает Демичев статус вольфианства в европейской философии XVIII в. Если Ю. Я. Коган квалифицировал вольфианство в России как реакционную официальную философию, то Демичев объявил его «официальной государственной европейской философией XVIII столетия» [Там же.

C. 68]. С середины-де XVIII столетия «вольфианство становится не просто господствующей, но и официально принятой государственной философией Германии, Франции, России и других европейских стран» [Там же. С. 69]. Труды Хр. Вольфа и его учеников, доказывает диссертант, изучаются повсеместно в университетах и различного рода училищах. Влияние вольфианства в XVIII в. столь велико, что «даже в “Энциклопедии” Дидро, философия которого в целом враждебна вольфианству, значительная часть философии подана вольфи-ански».

Трудно сказать, как на таких зыбких основаниях можно было сделать вывод о вольфианстве как официальной государственной философии ряда европейских стран, если даже в Германии, в католической ее части, вольфианство не принималось. Но факт остается фактом: диссертант сделал такой вывод и, по-видимому, этот аргумент должен был подчеркнуть, что в России вольфианство не так уж плохо, как о нем пишут. Правда, такому масштабному обобщению противоречил тот факт, что, как знал диссертант, в России была переведена только одна философская работа Вольфа. Да и книги Баумейстера он назвал «полуофициальными учебниками философии».

Демичев присоединился к концепции «русского Просвещения XVIII в.». И это, конечно, не могло стать еще одним препятствием на пути более адекватного анализа истории «русской вольфианы». Но, тем не менее, он посмел включить вольфианство в число теоретических источников, под влиянием которых формировалась «философия русских просветителей», что радикально отличало его, скажем, от Щипанова, выступавшего в эти годы основным тормозом объективного изучения вольфианства в России.

Правда, в методе анализа вольфианства на русской почве у Демичева осталось немало общего с его предшественниками. Так, он всячески и везде старался показать, что «русские просветители» стремились «вложить в вольфианскую философскую форму иное, реальное содержание» [Там же. С. 74—75], что заимствованные у вольфианцев положения и термины они интерпретировали не просто весьма отлично от них, но глубже их. А о Козельском диссертант прямо сказал, что в ряде моментов его философия превосходила философскую мысль его современников. По всей вероятности, все вольфианцы тоже имелись в виду. Нигде диссертант не сказал, что русские интерпретаторы вольфианства чего-то могли не понять у Вольфа и что, не соглашаясь в споре с ним, они предлагали иногда действительно другие, но худшие в теоретическом отношении, чем у Вольфа, решения.