Христиан Вольф - Христиан Вольф и философия в России

В последние годы своей жизни А. М. Деборин (1881—1963) написал, в числе прочего, статью, специально посвященную Вольфу. Основная идея статьи: «Христиан Вольф не принадлежал к творческим философским умам. И тем не менее его роль в истории немецкой культуры немецкого Просвещения весьма велика» [66. С. 96].

Трехсотлетний юбилей Вольфа, отмечавшийся в 1979 г., стал стимулом к оживлению исследований его философии [67]. Более того, начался процесс, названный возрождением интереса к философии Вольфа [68], что нашло отражение в обобщающих исследованиях советских авторов по истории западной философии [69]. В советской историографии 1980-х гг. этот процесс нашел свое наиболее адекватное выражение в монографии В. А. Жучкова «Немецкая философия эпохи раннего Просвещения (конец XVII—первая четверть XVIII в.)» [70] и в последующих его работах.

В контексте данной работы о «русской вольфиане» мы бы отметили в первую очередь тезисы В. Жучкова, направленные против упрощения проблемы «Вольф—Лейбниц». «Исследователи во многом справедливо отмечают эпигонский и эклектический характер философии Вольфа, подвергшего поверхностной и упрощенной систематизации идеи Лейбница, что привело к утрате многих диалектических находок и прозрений автора “Монадологии”. Односторонность такой оценки состоит в том, что в ней остается в тени такое важное обстоятельство, что Вольф не просто “ухудшил” наследие учителя, но во многом создал принципиально иную философскую концепцию, качественно и радикально противоположную Лейбницевой... Вольф оказался более релевантным для своего времени, а многие идеи Лейбница — непонятными, забытыми и вынужденными дожидаться своего возрождения через десятилетия и даже столетия» [70. С. 364].

На этом основании В. Жучков совершенно справедливо подчеркивает самостоятельную и выдающуюся роль Вольфа в философском процессе, как пред-

шественника классиков немецкой философии конца XVIII—начала XIX в.: «...Непреходящая заслуга Вольфа в истории философии XVIII в. состоит в том, что, доведя до предельного выражения основные принципы метафизического мышления, последовательно применив их к решению основных проблем философского познания и объединив результаты, выводы в систематическое целое, он, по существу, зафиксировал в качестве предмета, проблемного поля некоторую фундаментальную ситуацию, неразрешимую в рамках традиционного философского мышления и метода познания. Этим он обозначил русло исследовательских поисков, в которых двигалась последующая философская мысль, причем не только в Германии, и не только в форме борьбы между сторонниками и противниками вольфовской метафизики, но и в других европейских странах и в составе иных философских традиций и направлений, их взаимной борьбы и внутренних противоречий. Теоретическое осмысление и завершение этого процесса стало возможным только в немецкой классической философии, но одним из самых значительных его инициаторов был Вольф» [Там же. С. 140]. «Одной из главных целей нашего исследования, — писал В. Жучков в конце своей книги, — была в некотором роде “реабилитация” учения Вольфа как весьма важного и необходимого этапа в развитии философской мысли Нового времени, в истории немецкой философии века Просвещения и особенно как одного из главных звеньев в процессе теоретического оформления метафизического способа мышления и начала его общего кризиса» [Там же. С. 195].

Если бы В. Жучков не пользовался излишне расширительным понятием «Просвещение» (на наш взгляд, «эпоха раннего Просвещения» в трактовке этого автора — это лишь «Предпросвещение», «Протопросвещение»), то мы могли бы сказать, что вполне солидарны с В. Жучковым в трактовке исторической роли Вольфа.

Спрашивается теперь, если в западноевропейской философии философия Вольфа играла такую выдающуюся роль, то почему она должна была быть реакционной в России — стране, в которой в XVIII в. сколько-нибудь развитой философии вообще не было? К сожалению, современная ситуация в историографии «русской вольфианы» не дает оснований считать, что идеологические и теоретические предубеждения в вопросе об историческом значении вольфи-анства преодолены. Более того, появились новые мотивы для «принижения» философии Вольфа.

В этом отношении очень показательна статья Т . В . Артемьевой и М. И. Ми~ кешина «Христиан Вольф и русское вольфианство» и введение Т. В. Артемьевой к одному из совсем новых изданий [см. 71 и 72].

Еще никто не утверждал столь категорично, как Т. Артемьева и М. Мике-шин: «Философия Вольфа в явном или неявном виде была популярна в России чрезвычайно; вольфианство преподавалось в российских университетах фактически на протяжении двух с половиной столетий» [72. С. 32]. Все предшественники наших авторов — какие-то слепцы, не замечавшие, что вольфианство в России имеет такую мощную историю... Разделяя тезис о вольфианстве как «официальной» философии, Т. Артемьева и М. Микешин выставили еще один

161

6 Зак. 642

оригинальный тезис: оказывается, родоначальник прусского права Вольф был теоретиком российского абсолютизма (т. е. бесправного государства): «Социальная концепция Вольфа и его русских последователей представляла собой теоретическое обоснование существования абсолютной монархии... “Математическое” обоснование существующего самодержавного строя окончательно закрепило вольфианство в России и на долгие годы сделало его официальной философией» [71. С. 72].

Удивительно только то, что последователей этой «чрезвычайно популярной» философии в статье названо совсем немного: кроме достаточно известного Г. Н. Теплова — малоизвестный В. Т. Золотницкий, почти неизвестный М. В. Данилов и... мистик масонского толка И. В. Лопухин, странным образом попавший в ученики к рационалисту Вольфу. Почему-то ни один из тех университетских профессоров XVIII в., которых прежние историки причисляли к вольфианцам, этими авторами не называется.

Но главное в статье Т. Артемьевой и М. Микешина не такого рода фактические «новации», а ее антизападническая идеология. «Русское вольфианство» выступает у этих авторов в качестве той ложной парадигмы движения русской философской мысли, которую в настоящее время необходимо преодолеть: «Именно вольфианство положило начало увлечению “западной” философией и создало определенную “парадигму”, в которой выстраивали свои рассуждения многочисленные русские вольтерьянцы, руссоисты, а позднее гегельянцы, кантианцы и т. д.» Вольфианская методология, форма, стиль мышления соблазнили-де русскую философию. «Форма логически непротиворечивого научного трактата, не характерная для традиций русского философствования... стала восприниматься как “новая”, а следовательно, “лучшая” и даже единственно возможная как для выражения философского знания, так и для организации философского исследования [Там же. С. 71—72].