Юн Эльстер - Кислый виноград. Исследование провалов рациональности

Собственно, я предлагаю считать, что степень свободы зависит от количества и важности вещей, которые человек (1) свободен делать и (2) автономно желает делать. Тем самым учитываются две основные интуиции в отношении свободы. Во-первых, свобода подразумевает какое-то нескованное движение. Если я живу в обществе, предлагающем мне множество важных возможностей, которые совершенно не пересекаются с тем, что я хочу делать, ошибкой было бы считать, что у меня есть большая степень свободы. Но, во-вторых, интуиция также подсказывает нам, что неверно говорить, будто человек свободен, лишь постольку, поскольку его заставили довольствоваться малым путем манипуляций или формирования адаптивных предпочтений. Если определять свободу в категориях автономных желаний (а не просто какого-либо желания или желаний вообще), мы сможем учесть обе указанные интуиции.

При этом я не выступаю за крайне рационалистический взгляд, рассмотренный и отвергнутый Берлиным [322] Berlin 1963–1964: 185. , согласно которому имеется лишь нечто одно, что автономный человек пожелает сделать в любой конкретной ситуации. Да, ввиду моей неспособности дать позитивную характеристику автономии, в которой я признался ранее (I.3), я не могу оспорить подобный взгляд. Более того, поскольку часть моей аргументации основывается на аналогии с суждением и поскольку можно захотеть утверждать, что есть только одна вещь, в которую человек, наделенный способностью суждения, захочет верить в любой конкретной ситуации, может показаться, что я близок к рационалистическому взгляду. Но я не уверен в однозначном характере суждения [323] Cp. с аргументом для разумной достаточности в I.3. , и в любом случае я абсолютно убежден, что автономия, в отличие от суждения, так тесно связана с идиосинкразиями характера, что она не только допускает, но позитивно требует многообразия и множественности [324] Касательно этой антикантианской идеи я снова отсылаю читателя к работе: Williams 1981: ch. 1. Если характер вырастает из прошлых выборов и если многие выборы по большей части произвольны или по крайней мере основываются на разумной достаточности, а не на оптимизации, идея «рационального характера» не имеет особого смысла. .

Мне возразят, что такое определение свободы бесполезно, если не сопровождается критерием автономии, поэтому по практическим соображениям нам придется вернуться к определению Берлина, которое, безусловно, представляет собой меньшее зло. Но я думаю, что есть выход и получше. Мы можем в рабочем порядке исключить по крайней мере одну важную разновидность неавтономных желаний, а именно адаптивные предпочтения, потребовав свободы поступать иначе. Если я хочу сделать х и свободен сделать х, а также свободен не делать х, тогда мое желание не может быть сформировано необходимостью. (По крайней мере, это выполняется для значения «быть свободным сделать х», в котором им подразумевается «знать о свободе сделать х». Если эта импликация отвергается, знание о свободе должно быть добавлено в качестве дополнительной посылки.)

Желание может быть сформировано какими угодно сомнительными психическими механизмами, но в любом случае оно не является результатом формирования адаптивных предпочтений. При всех остальных равных условиях свобода – это производная от числа и важности вещей, которые человек (1) свободен сделать, (2) свободен не делать и (3) хочет делать. Свобода выполнять или воздерживаться от выполнения действия может быть также названа свободой по отношению к данному действию, поэтому, например, австралийцы, пускай они и обладают свободой голосовать, несвободны по отношению к голосованию, поскольку оно является для них обязательным [325] Cohen 1979. . И тогда свобода человека зависит от числа и важности вещей, которые человек хочет сделать и по отношению к которым он свободен.

Другим доказательством несформированности моего желания сделать х отсутствием альтернатив будет тот факт, что я свободен не делать х. Было бы абсурдно утверждать, что моя свобода растет по мере увеличения числа и важности вещей, которые я хочу, но не свободен делать, однако, как вкратце говорилось в разделе I.5, по сути своей это парадоксальное утверждение истинно. Если имеется много вещей, которые я хочу, но не свободен делать, то на структуру моих желаний, включая вещи, которые я хочу и свободен делать, но не свободен не делать, в целом не влияет формирование адаптивных предпочтений. Отсюда, в свою очередь, следует, что все мои удовлетворимые желания должны учитываться в моей суммарной свободе, поскольку есть основание считать их автономными или, по крайней мере, неадаптивными. Такое основание слабее, чем то, что дается свободой поступать иначе, но все же имеет значение. Я заключаю, что, если даны два человека, которые хотят и свободны делать абсолютно одни и те же вещи, тогда (при прочих равных) свободнее или с большей вероятностью свободен тот, кто свободен их не делать; также (при прочих равных) свободнее или с большей вероятностью свободен тот, кто хочет делать больше вещей, которые он не свободен делать.

Ниже я буду утверждать, что эти соображения применимы и к благосостоянию, но сначала я добавлю четвертый уровень к структурам свободы, обсуждавшимся выше. Речь идет о свободном обществе, пресловутом идеологическом понятии со зловещими правыми коннотациями. Однако нет причин отдавать его на откуп либертарианцам. Социалисты больше, а не меньше других, должны беспокоиться о свободе как ценности, которая может вступать в конфликт с остальными ценностями. Но сначала мы должны узнать, что означает свобода на агрегированном уровне. Я бы предложил считать, что агрегированная общественная свобода – производная от (1) общей суммы количеств свободы индивидов, подсчитанной по вышеуказанному принципу, (2) распределения свободы среди индивидов и (3) степени, в которой индивиды ценят свою свободу.

Два первых определяющих фактора свободного общества ставят вопрос о выборе между общим количеством свободы и ее распределением, подсказывая тот же самый диапазон решений, как и в cхожем случае агрегированного благосостояния [326] То есть можно выступать за эгалитарное распределение свободы, максиминное распределение или за распределение, максимизирующее суммарную свободу. У Ролза (Ralws 1971, pp. 231ff; Ролз 1995: 207 и далее) максиминный принцип распространяется с благосостояния на свободу, тогда как Нозик (Nozick 1974: 28ff; Нозик 2008: 51 и далее) предлагает эгалитаристский взгляд на свободу. . Степень, в которой индивиды ценят свою свободу, зависит от их отношения к ответственности [327] Cp. обсуждение работ Тверски об «издержках ответственности» в конце раздела I.4 выше (в особенности прим. 72 к гл. I). (другая сторона свободы) и от других факторов, которые могут отбить у них желание воспользоваться свободой. В частности, свобода, которой все обладают дистрибутивно, может мало использоваться и цениться, поскольку указанные индивиды не обладают ей коллективно [328] Cohen 1979. . Излишне говорить, что понятие ценности свободы (freedom) не связано с обсуждением важности свободы (liberty) у Ролза, которое вращается вокруг различия между формальной свободой и реальной способностью [329] Rawls 1971: 204; Ролз 1995: 182. . Итак, говоря в общих чертах, свободным будет такое общество, в котором есть много индивидуальной свободы, которая распределяется равномерно и высоко ценится. Разумеется, впечатление четкости, которое создается подобным анализом, вводит в заблуждение. Я не говорю, что можно построить формальную теорию свободы, аналогичную экономике благосостояния, но приведенные мною доводы могли бы найти применение в достаточно ясных случаях.