Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

1. Бог есть;

2. Ему следует поклоняться;

3. Этика (набожность, добродетель и т. д.) является чем-то существенным с точки зрения отношений человека с Богом наравне с поклонением;

4. Существует жизнь после смерти (в любой форме);

5. Эта жизнь после смерти является местом и временем награды или наказания за добродетель и грехи человека; она зависит от воли Бога.

Лорд Герберт считал любую религию, включающую все или почти все эти элементы, естественной для человека. Эта деистическая философия стала модной среди просвещенных скептиков 17-го и 18-го столетий [34] Дэвид Юм впоследствии разработал третье понятие «естественной религии», которое я назвал бы «богословским». В соответствии с этим понятием, восприятие природы разумным существом неизбежно побуждает его рассматривать эту природу как следствие, а божество, создавшее ее, как причину; иными словами, это классический аргумент от замысла. .

Однако, возвращаясь ко все еще недорешенной проблеме моего «описательного» определения религии как установления отношений между естественным и сверхъестественным: не находится ли оно под таким же влиянием моего собственного религиозного «комплекса», как определения, даваемые другими, — под влиянием их? Не страдает ли мое пробное определение от той же погрешности, что и все другие, по той простой причине: какой бы вид религиозной практики оно ни описывало, эта практика уже формируется в терминах религиозного мышления? Так что все, что остается, — это, опять же, мои мысли и понятия, объективированные как представления и убеждения. Однако, осознавая это, я могу все же сделать небольшой шаг вперед и спросить: могут ли мое мышление о религии, которое я описываю, и сама эта религия, которую я не в состоянии описать иначе, чем как мышление, быть рассмотрены с определенной точки зрения, как два аспекта одного и того же феномена?

Это невероятно сложный вопрос, от ответа на который зависит не только практически вся методология так называемой науки о религии на Западе, но также, что более важно, характер и направление религиозного самосознания самого западного человека. Ведь насколько бы нерелигиозным или безрелиги-озным ни был человек, если он занимается религией, то это уже свидетельствует как об определенном типе интенции, лежащей в основе такого занятия, так и о теме мышления этого человека: и я склонен думать, что интенция в этом случае является религиозной, а темой — религия [35] Это, конечно, ставит еще одну (и весьма интересную) проблему, а именно проблему соотношения между (а) интенционным отношением человека к конкретной религии или религии вообще и (б) этим самым интенционным отношением, рассматриваемым с точки зрения конкретной религии. Я проиллюстрирую эту проблему примером из истории русского франкмасонства: а) В 1916 г. большинство членов российских лож считали себя христианами и хранителями гуманистического направления в христианском учении. б) (i) С точки зрения иерархии Русской православной церкви франкмасоны были антихристианской, антиправославной церковью, антиклерикальной вообще, гностической богословски, и, следовательно, они вместе с евреями и социалистами подготавливали революцию и прокладывали дорогу Антихристу. (и) С точки зрения Максима Горького — считавшего себя гностиком и очень близкого к масонским и теософским кругам в России и за рубежом — христианство вообще и Русская православная церковь в частности должны быть уничтожены для того, чтобы дать дорогу новому универсальному религиозному порядку. Вот почему, по его мнению, полностью атеистическая революция была необходима и неизбежна с духовной точки зрения, независимо от того, осознавали ли планировавшие и осуществлявшие ее окончательную цель. В свете этой гностической концепции он рассматривал франкмасонов как одну из наиболее полезных сил в разрушении «старого религиозного порядка». . Тот факт, что масонство меня интересует прежде всего как религия, а не как социальный, культурный или психологический феномен, я рассматриваю как проявление моего собственного религиозного самосознания (или, по крайней мере, как связанный с ним). Для меня ни одна религия не может быть сведена к каким-либо социальным, культурным или психологическим феноменам и лишь частично может быть проинтерпретирована в терминах таковых. Говоря это, я имею в виду, что один религиозный феномен может найти свое объяснение только в другом религиозном феномене, хотя последний может принадлежать к другому уровню абстракции, или к другой религии, или, наконец, к другому времени. Так, например, описывая конкретную религию, я исхожу в своем описании из мифа и символизма, определяющих теорию и культовую практику этой религии, а не из современных или предшествующих экономических условий, или характера доминирующей культуры, или структур власти. Ибо для меня религия, как интенция и тема человеческого сознания, является более первичной и всеобъемлющей, чем наука, искусство и то, что мы называем «культурой» вообще [36] И Вебер, и Дюркгейм настолько озабочены проблемой того, как современные общества смогут обойтись без религии, что они просто просмотрели тот факт, что они и не могут. Меньше всего они были способны предсказать (и объяснить) как рост интереса к религии в течение двух последующих десятилетий (который сам по себе может рассматриваться как симптом грядущего роста религиозности), так и форму, которую религиозность стала принимать в 1960-х и 1970-х гг. Невозможно переоценить то воздействие, которое на социолога религии — если он сам заявляет о своей нерелигиозности — обычно оказывает та религиозная среда, в которой он формировался. Так, например, Вебер, говоря о религиях, имел в виду прежде всего верования (религиозные представления), что можно объяснить его преимущественно протестантской идеологией, сознававшейся им в качестве основы собственных нерелигиозных и неидеологических концепций. Или, говоря слегка метафорически, в его концепциях можно видеть тот способ, которым протестантизм как религия решил выразить себя в качестве научной идеологии. .

Истоки масонства окутаны тайной.

Но любые «истоки» изъяты из истории, являясь только символами того, что история сохраняет или забывает.

Почему официальной? И что такое история? В своей попытке произвести по возможности кратчайший отчет о первом из двадцати с лишним лет существования масонства под эгидой Великой Ложи Англии (1717–1738) я следую упрощенной форме феноменологического подхода, очерченного в предыдущей главе. Мое намерение состоит в том, чтобы опираться прежде всего на то, что действительно сказали масоны — поскольку в этом раскрываются их сознательные намерения. Во-вторых, я рассматриваю — в качестве имеющих одинаковое значение — как факты, описанные в конкретном отчете, так и сам факт их описания. Исторический феномен заключается не только в голых фактах, он также является и фактом сознания — он должен быть узнан, воспринят, сформулирован и записан определенным образом. Так что история масонства, исходя из задач данного исследования, — это в основном то, что рассказали сами масоны и продолжают рассказывать нам о происхождении и развитии своей организации.