Пятигорский Моисеевич - Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства

Период в истории Великой Ложи Англии (теперь называемой «Новой» или «Первоначальной») между возникновением Древних и масонства Королевской Арки и тем моментом, когда Великим Мастером стал герцог Бофор (1760-е), отмечен, помимо прочих событий, появлением на сцене двух действительно выдающихся масонских персонажей — Уильяма Престона и Томаса Данкерли. Первый, с которым мы уже познакомились по ходу нашего экскурса в раннюю историю масонства, был настоящим «анти-Дермоттом». Художник, работающий по найму, он основал ложу Древних, а затем, около 1764 г., перешел к Новым (в то время как Дермотт основал ложу Новых, а затем перешел к Древним). Он обладал блестящей памятью и твердой решимостью создать масонскую историографию — еще не историю, поскольку для последней необходим элемент исторической критики (отсутствующий, к примеру, у Андерсона). Престон проявил себя на втором этапе масонской «историчности», этапе историографии, но он еще не был способен критически отстраниться от современных ему масонских событий 18-го века. Настоящая история началась намного позже, с Финделем, а в наиболее точном смысле слова, вероятно, с Р. Ф. Гоулдом. Они, в особенности Гоулд, не только смотрели на начало (Андерсон) через призму середины (Престон), но и сделали обоих этих авторов предметом исторического анализа и комментария. Хотя Престон рассматривал как само собой разумеющуюся ан-дерсоновскую концепцию масонской истории, которую Дермотт всецело отрицал, оба они оставались фанатичными приверженцами своих исторических версий масонства [211]. Основная работа Престона, Иллюстрации, служит прекрасным примером абсолютной историографической ригидности, когда этические, неисторические, принципы Цеха вполне последовательно (и чаще всего в вопиющем противоречии с исторической реальностью) используются как метод исторического описания [212]. Его задача состояла в том, чтобы зафиксировать время все еще очень молодой масонской истории, и сам Престон был, говоря метафорически, «временем» франкмасонства, поскольку, будучи также и активным масонским деятелем, он описывал самого себя — свои собственные поступки, речи и дела — как составную часть, и весьма важную, течения масонской истории.

Если Уильям Престон был «временем» масонства, то Томас Данкерли (1724–1795) был его «пространством». Нищий сын бедной вдовы и незаконнорожденный потомок Георга II (тогда Принца Уэльского), он стал юнгой в военном флоте в 11 или 12 лет, затем став помощником артиллериста и артиллеристом. Несмотря на свой низкий чин, он считался другом нескольких адмиралов и генералов. У него не было никакого формального образования, но тем не менее, будучи человеком широких познаний и подлинной богословской эрудиции, он воплощает в себе масонскую географическую экспансию 18-го столетия. У него была настоящая мания коллекционирования масонских лож, и в течение 42-летней масонской карьеры (он принял посвящение в 1754 г.) он побывал Великим Мастером девяти Провинциальных Великих Лож, учредил по крайней мере 80 лож, будучи Великим Мастером, и сформировал или побывал Мастером по крайней мере 60 лож в своей стране, ее колониях и зависимых государствах. Данкерли был человеком, который влюбился в масонство как в единственное место в мире, где он мог «свободно осуществлять свои моральные принципы, применять на практике свои религиозные идеи и находить людей, способных и подходящих для того, чтобы разделить их». И сколь бы утопично и странно это ни звучало, он был абсолютно уверен, что с распространением франкмасонства весь мир может стать таким местом. Будучи абсолютным космополитом по своим убеждениям, он тем не менее всю жизнь оставался убежденным христианином и благочестивым англиканином [213]. Данкерли сильно отличался от Андерсона и Пэйна, с одной стороны, и д-ра Мэн-нингэма, д-ра Додда и Мартина Клэра — с другой, поскольку представляет собой пуританскую жилку в масонстве, которая до тех пор оставалась скрытой и неартикулированной и которая только ждала появления подходящей личности, которая бы проявила ее. В одной из своих лож (№ 108, до того № 254, которую он переместил с военного корабля Ее Величества «Авангард» в паб «Голова Богемской Королевы»…) Правило № 14 гласило: «И никакие нечестивые, нескромные, политические или религиозные речи или пари, и никакая еда, питие или курение не позволительны в Ложе» [214]. Эта аскетическая тенденция, столь чуждая привычкам и обычаям Великой Ложи старого времени, стала, в основном благодаря его влиянию, все более и более распространенной в последующие годы [215]. Хотя Данкерли был почти современником Престона (который называет его «масонским светилом») [216], его масонская философия намного менее центростремительна и ориентирована на организацию, чем философия его молодого поклонника. Для него масонство было своего рода динамичной духовной силой, которая нуждалась в материальных, организационных «рамках», чтобы не рассыпаться, но не должна была этой формой связываться и ограничиваться.

Всю свою жизнь Данкерли страдал от нищеты (раздавая много денег нуждавшимся Братьям), но, довольно странным образом, и сама Великая Ложа — несмотря на аристократическое происхождение ее Великих Мастеров и Покровителей — тоже была очень бедной. В 1762 г. «264 фунта… составляло все ее имущество, обращенное в ценные бумаги… и почти всю ее собственность, поскольку, за исключением двух книг записей, шпаги и, возможно, Библии… у нее не было ни мебели, ни ювелирных изделий, ни помещения» [217]. А когда около 1766 г. некоторые масоны захотели собрать деньги, чтобы купить мебель для Великой Ложи, их инициатива не была поддержана даже официальными лицами их Ложи [218]. В неустанном формировании все новых лож проявлялось намного нечто большее, нежели только пуританское рвение — в особенности если принять во внимание, что предполагалось, что франкмасонство должно воздерживаться от прозелитизма. Как ему удавалось обойти этот Запрет на открытую вербовку?

Одной из интересных вещей в жизни Томаса Данкерли, как мы знаем из его собственных писем и работы Сэдлера, является то, что он весьма неохотно раскрывал свою личную философию, лежавшую в основе его масонской деятельности, хотя его религиозная ориентация очевидна. Данкерли формулирует стандартную масонскую позицию, не оживленную никакой индивидуальностью или субъективностью. Возможно, учреждение лож, участие в них, их реклама и сохранение были для него самоцелью. Более того, в сотнях страниц его писем невозможно найти никакого отзвука живой речи или разговора. Все сухо, формально и правильно. Трудно вообразить, как он привлекал людей к идее сформировать ложу — а он привлекал их в большом количестве. Вклад Данкерли состоял в том, чтобы подчеркнуть повсеместность франкмасонства, его вездесущесть. Это было дополнением к предыдущей тенденции, к сосредоточению на истории. Метод обеспечения масонской экспансии в пространстве — по всему тогда известному миру — был очень прост: в своих письмах и речах, а в особенности в частных беседах, масоны постоянно упоминали о франкмасонстве и о Великой Ложе как о чем-то чрезвычайно важном, значительном и интересном, игнорируя тот факт, что его важность, влияние и интерес в основном заключались именно в самих этих письмах, речах и беседах (как друг с другом, так и с людьми, находившимися вне лож). Эта могущественная британская традиция общения, привлекательность которой заключается гораздо более в искусстве беседы, чем в ее предмете , стала основным рабочим методом масонской экспансии. Беседа сделалась их основным оружием обращения; повсеместность масонства была в значительной степени само собой осуществившимся пророчеством.