Людмила Микешина - Философские идеи Людвига Витгенштейна

Вопросы группируются таким образом, чтобы в результате спрашивания возник "не ответ, но отрицание вопроса" [178] Wittgenstein L. Philosophical investigations. § 47. . В чем же тогда прогресс философии? - "А нельзя ли усмотреть прогресс в том, что человек чешет зудящее место? Это ведь и впрямь некий зуд и некое раздражение, не так ли?" И лингвистическая ирония, по Витгенштейну, есть лишь одно из средств против такого зуда.

Другую задачу иронического метода Витгенштейн видит в обсуждении того или иного вопроса с целью "принудить" собеседника к "пониманию", вопреки различным предубеждениям и нежеланию. Ибо для решения проблем часто не нужна никакая новая информация. Нужно лишь привести в порядок то, что мы уже знаем. "Прав ли Сократ, всякий раз заставляя умолкнуть софиста? - Да, софист не знает того, в чем он полагает себя сведущим. Но это не становится триумфом Сократа. В итоге это не может означать: "Смотри-ка! Ты этого не знаешь!" Но равно неуместно и: "Так значит, мы все ничего не знаем" [179] Wittgenstein L. Culture and Value. S. 318. .

В целом витгенштейновская ирония может быть рассмотрена в русле его поисков нового стиля философствования . Как отмечал философ, "болезни, связанные с переутомлением и пресыщенностью, излечиваются со временем переменой образа жизни. Заболевания философии также могут быть излечены только изменением стиля мышления и жизни, а не медицинскими средствами" [180] Wittgenstein L. Remarks on the foundations of Mathematics. P. 571. . Ирония, таким образом, оказывается не методом теоретического исследования, а инструментом философской практики . Практикующий философ - не врач-целитель, не "интеллектуальный полицейский" (А.Айер), а наблюдатель-экспериментатор. Ирония дает ему возможность подниматься над любым способом рассмотрения реальности, то есть фактически является универсальным средством в борьбе с любым догматизмом - будь то догматизм философский, идеологический или же "навязчивые представления" здравого рассудка. А эта борьба, по Витгенштейну, есть высшее предназначение философии.

Напоследок еще одна саморефлексия Витгенштейна: "Я размышляю не о модернизации старого стиля. Не о том, как берут старые формы и исправляют их в соответствии с новым вкусом. Дело в другом: пусть неосознанно, человек в действительности изъясняется старым языком, но в манере, присущей новому миру, хотя вовсе не обязательно отвечающей и его вкусу" [181] Wittgenstein L. Culture and Value. S. 338. .

Название моего доклада не предполагает, что Витгенштейн был среди тех, кто пытался решить проблему мистического опыта (МО); хотя известно, что понятие мистического как такового играет важную роль в его "Трактате". Но представляется совершенно очевидным, что сам стиль его философствования направлен на постоянное обнаружение того загадочного "нечто", которое неизбежно ускользает от любого осмысленного предложения или эксплицитного правила. Поэтому я хотел бы испытать его аргументы, касающиеся логики, языка и значения, применительно к наиболее распространенной концепции МО, согласно которой (1) различные виды знания, например естественные науки и мистические учения, имеют отправной точкой различные виды опыта; а опыт, на который опирается все эзотерическое знание, сам по себе (2) не выразим в языке и (3) соединяет в себе факты и их интерпретации. Иными словами, если мы наблюдаем некий мистический феномен, то (согласно этой концепции) мы должны быть каким-то образом уверены, что видимое нами есть проявление некоей скрытой сущности, и что эта сущность действительно сверхъестественна, то, в то же время, мы не можем сказать, каким образом мы это знаем.

В 1929 году Витгенштейн записал следующее высказывание:

“Просто дай говорить природе, а над природой признай лишь

одно высшее, но не то, что другие могут подумать” [183] Wittgenstein L. Culture and Value. (Vermischte Bemerkungen). Oxford: Blackwell, 1980. S. 1. .

Эта энигматическая формула вряд ли была рассчитана на расшифровку, но, с некоторой долей приблизительности, мы можем рассматривать ее как негативное определение мистического как такового: оно не множественно и не имеет никакого отношения к расхожим эзотерическим учениям. Но возможна и иная интерпретация: то, что другие вообще могут подумать, может быть также сказано , а это противоречит исходному условию.

Исходное условие, в свою очередь, формулируется в "Трактате":

“Действительно, есть нечто неизречимое (Unaussprechliches).

Оно показывает себя, это мистическое” [184] Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus. L. Routledqe of Kegan Paul itd. 1949. 6. 522. . Таким образом, проблема мистического ставится в "Трактате" как онтологическая проблема. Беглый взгляд на этот текст может создать впечатление, что это понятие относится ко всему, лежащему за пределами смысла; что оно не имеет ясных теоретических очертаний, а скорее обнаруживает личную странность автора. Как представляется, Рассел в своем Введении выбрал именно этот путь интерпретации:

“Следовательно, все, что относится к самой идее выразительности языка, должно оставаться недоступным выражению в языке и, следовательно, является невыразимым в самом точном смысле слова. Это невыразимое включает в себя, согласно м-ру Витгенштейну, всю логику и философию” [185] Ibid. P. 21. .

Я бы сказал, что собственная точка зрения Витгенштейна не выразимое (мистическое) несколько тоньше, чем эта ее расселовская интерпретация. Мистическое Витгенштейна не является простой метафорой для внешних границ языка, но также и не приравнивается ко "всей логике и философии". Я склонен утверждать, что "трактатовская" концепция мистического тесно соотнесена с концепциями логики и философии, представленными там же, но не совпадает с ними. Наиболее важный, на мой взгляд, его тезис о философии, как она должна быть, - следующий:

“Она будет подразумевать невысказываемое (Unsagbare) тем, что ясно покажет высказываемое” [186] Ibid. 4, 115. .

Можно было бы сказать, что философия есть искусство созерцания границ естествознания, а ее функции выделились Витгенштейну весьма похожими на функции кантовской трансцендентальной критики, однако без его "регулятивных идей чистого разума", поскольку они очевидно подпадают под определение das Unsagbare .

Но - и это центральный пункт моего анализа "Трактата" - именно концепция логики, как она там представлена, делает необходимой концепцию мистического. Действительно, логика, как утверждает Витгенштейн [187] Ibid. 6. 1-6. 13. , показывает (обнаруживает) нечто важное относительно мира, но, конечно, не в том же смысле, в каком естествознание рисует картины фактов. Согласно его точке зрения все логические предложения говорят одно и то же, а именно - ничего. Мы можем, следовательно, обходиться без них, если обладаем удовлетворительным способом записи осмысленных предложений. Логические предложения - не более, чем тавтологии; но то, что определенные предложения, построенные по всем правилам, оказываются тем не менее тавтологиями, показывает нечто важное относительно мира. Витгенштейн, верный своему парадоксальному стилю, избегает ответа на вопрос: как получается, что предложения, которые не говорят ничего, на самом деле говорят много важного? Моя гипотеза состоит в том, что, подобно философии, которая "подразумевает невысказываемое тем, что ясно показывает высказываемое", логика подразумевает, что имеются предложения, нуждающиеся в эмпирическом наблюдении для подтверждения их истинности, тем, что ясно представляет те, чьи истинностные значения устанавливаются исключительно наблюдением их знаковой структуры. Или, короче говоря, она имеет в виду , что есть эмпирические утверждения, ясно показывая все возможные тавтологии. В противном случае мы должны были бы быть в состоянии представить себе мир, в котором только тавтологии были бы истинны...