Сьюзен Зонтаг - Болезнь как метафора

Образ крепости имеет долгую генеалогию и уходит корнями в эпоху, предшествующую зарождению науки, а сама болезнь служит метафорой смертности, человеческой тленности и уязвимости. Джон Донн в великолепном прозаическом цикле медитаций «Обращения к господу в час нужды и бедствий» (1627), написанном, когда поэту казалось, будто он умирает, изображает болезнь как врага, штурмующего, осаждающего тело-крепость:

Мы ревностно заботимся о нашем здоровье, тщательно обдумываем питание и питье, принимаем во внимание, каков тот воздух, которым дышим, совершаем упражнения, что пойдут нам во благо: мы тщательно вытесываем и полируем каждый камень, который ляжет в стену этого здания; наше здоровье – плод долгих и регулярных усилий; но – мгновение ока – и пушечный залп все обращает в руины, разрушает и сравнивает с землей; болезнь неизбежна, несмотря на все наше тщание, нашу подозрительность и пытливость; более того, она незаслуженна, и если мы помыслим ее как приход врага, то она разом шлет нам ультиматум, покоряет нас, берет в полон и разрушает до основания [43].

Одни части тела выносливее других. Донн говорит: мозг и печень способны выстоять под натиском «противоестественного» и «мятежного» жара, что «как мина, в одно мгновение взрывает крепость нашего сердца». В представлении Донна болезнь нападает на человека. Можно сказать, современное медицинское мышление сложилось тогда, когда возникла грубая милитаристская метафора. Это могло произойти только с появлением нового метода исследования, представленного клеточной патологией Вирхова, и более точного понимания того, что болезнь вызывают идентифицируемые и видимые (с помощью микроскопа) организмы. Именно когда врагом стали видеть не саму болезнь, а вызывающие ее микроорганизмы, медицина стала по-настоящему действенной и военные метафоры обрели новую убедительность и точность. С тех пор военные метафоры стали по большей части сводиться к описанию медицинского диагноза. В болезни видится нападение враждебных организмов, тело на него отвечает собственными военными операциями, мобилизуя иммунологическую «защиту». На языке химиотерапии медицина «агрессивна».

Более грубая метафора сохраняется в санитарном просвещении: когда общество поражает эпидемия, усилия по сокращению смертности именуются борьбой, сражением, войной. Военные метафоры часто употреблялись в начале века во время кампаний против сифилиса в период Первой мировой войны и после войны против туберкулеза. Итальянскую кампанию 1920-х годов против туберкулеза хорошо иллюстрирует плакат «Guerre alle Mosche» («Война против мух»). Он показывает летальный исход разносимой мухами болезни. Мухи на нем изображены как вражеский самолет, сбрасывающий смертоносные бомбы на невинное население. На бомбах виднеются надписи. На одной – «Microbi», микробы. На второй – «Germi della tisi», туберкулезные палочки. На третьей просто написано «Malattia», болезнь. На передней мухе восседает скелет в черном плаще с капюшоном. На другом плакате, «Этим оружием мы победим туберкулез», смерть изображена пригвожденной к стене саблями, на их лезвиях перечислены меры борьбы с туберкулезом. На одном надпись «чистота». На другом – «солнце». «Свежий воздух», «отдых», «правильное питание», «гигиена». (Разумеется, все эти оружия бессильны. Победить – то есть излечить – туберкулез может антибиотик, открытый лишь спустя двадцать лет, в 1940-х годах.)

Если в прежние времена bellum contra morbum, войну против болезни, вел врач, то теперь в нее включилось все общество. Действительно, с превращением войны в повод для массовой идеологической мобилизации понятие войны стало полезным как метафора для всевозможных кампаний по улучшению той или иной стороны жизни, ставящих себе целью разбить «врага». У нас уже была «война с бедностью», сейчас ее заменила «война с наркотиками», а также войны с такими болезнями, как рак. Злоупотребление военными метафорами неизбежно для капиталистического общества, общества, где стремительно падает вера в этические принципы и где кажется сумасбродством расценивать чьи-то поступки иначе, чем сквозь призму корыстного интереса и выгоды. Война – один из немногих видов деятельности, на которую люди не взирают «реалистично», то есть с точки зрения затрат и материалистической прибыли. При тотальной войне затраты тоже тотальны, никто им не ведет счет – война воспринимается как чрезвычайная ситуация, и любые жертвы получают оправдание. Но войны против болезней – это не только призыв проявить рвение и выделить побольше денег на исследования. Из-за этой метафоры особенно страшные болезни изображаются как нечто чужеродное, «другое», как враг в современной войне; демонизация болезни неизбежно приводит к тому, что на больного навешивается ярлык и ему его состояние ставится в вину – хотя при этом он и воспринимается как жертва. Жертва подразумевает невинность. А невинность, по неумолимой логике, пронизывающей все человеческие взаимоотношения, подразумевает вину.

Военные метафоры клеймят болезни и, по законам экстраполяции, самих больных. Именно открытие, что люди, страдающие раком, несут на себе позорное клеймо, и подвигло меня написать эссе «Болезнь как метафора».

Двенадцать лет назад, когда я заболела раком, я увидела, сколько дополнительных страданий больные испытывают из-за дурной славы этого недуга. Это открытие привело меня в ярость и даже несколько отвлекло от страхов и уменьшило отчаяние, в которое меня повергли мрачные прогнозы моего врача. Я разговаривала со многими больными, когда первый раз была госпитализирована и когда проходила двух с половиной годичный курс химиотерапии – за это время я успела побывать в нескольких американских и французских больницах, – и почти все они выказывали отвращение к своей болезни и подобие стыда. Казалось, они находились в плену неких малодоступных для меня фантазий. И вдруг я поняла, что некоторые их представления были полной противоположностью ныне отживших поверий по поводу туберкулеза. В прежние времена на туберкулез часто взирали с сентиментальностью, в нем виделось возвышение души, меж тем как рак вызывал иррациональное отторжение, ассоциируясь с внутренней деградацией. Существуют также мифы о мере ответственности и о предрасположенности к болезни людей с определенным складом характера. Бытовало мнение, что раком чаще болеют физически разрушенные личности – убогие, эмоционально подавленные – особенно те, кто подавил в себе гнев и сексуальность, тогда как туберкулез в XIX и начале XX века (до того, как его научились лечить) считался недугом, поражающим гиперчувствительные, талантливые и страстные натуры.

Из этих параллелей – между мифами о туберкулезе, которые мы целиком и полностью преодолели, и суевериями по поводу рака, по-прежнему актуальными для многих раковых больных и их близких – выкристаллизовался замысел небольшой книги об окружающих рак мистификациях. Не думаю, что полезно – а мне хочется именно принести пользу – рассказывать еще одну историю от первого лица, писать, как некий человек узнал, что у него рак, как он рыдал, боролся, утешал себя, страдал, храбрился… хотя моя собственная история была именно такой. Мне представляется, что повествование менее полезно, чем идея. Так что пусть другие писатели дарят вам эстетические радости. И хотя среди литературных примеров, которые сразу приходят на ум, большинство имеет отношение к поэтичной болезни, туберкулезу, я поставила раковый диагноз персонажам «Смерти Ивана Ильича» Льва Толстого, «Райсимен-Степса» Арнольда Беннетта и «Дневника сельского священника» Жоржа Бернаноса.