Хаймо Хофмайстер - Что значит мыслить философски [Поиск фундамента всего знания и всего сущего]

Долгое время полагали, будто название «метафизика» вначале было понятием из области библиотечной классификации и введено в оборот во времена Августина составителем аристотелевских научных работ: в собрании сочинений Аристотеля именно ту книгу, в которой речь шла о «первой философии», sophia, пришлось поставить после физики (гр.: ta meta ta physika). Согласно этому пониманию неоплатоники первыми свели словосочетание «метафизика» к тому, что ее предметом стало то, что выходит за рамки природы и составляет собственно действительность. Тем не менее Кант в любом случае был прав, полагая, что понятие метафизики «возникло как приблизительное, а потому настолько же приблизительно отражало и понятие самой науки». [190]

Действительную причину этого наименования можно найти, следуя аристотелевским путем познания. Первые причины сущего, того, что действительно предшествует сущему, природе, и в чем она имеет свой принцип, открываются только за пределами самого сущего. Исследования о природе, как их излагал Аристотель в «Физике», предшествуют в процессе познания вопросу об arche, который на самом деле более первичен и фундаментален. В этом смысле первоначальное обозначение prote philosophia, которое, впрочем, присутствует и у Декарта в заглавии его «Размышлений о первой философии», правда, резко отличаясь от Аристотелева, соответствует названию метафизика.

Аристотель, как впрочем и Платон, и досократики, первую философию характеризует в ее единстве с онтологией и теологией как мудрость, дающую основание знанию. В вопросе о первых принципах и причинах сущего prote philosophia не стремится к знанию ради «какой-то пользы» и, по Аристотелю, «совершенно свободна» от всех наук, «так как она существует только ради себя самой»:

Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющийся считает себя познающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле философ, ибо миф создается на основе удивительного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы избавиться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы». [191]

То есть в метафизике сущее освобождается от всех функциональных связей и отношений к цели, рассматривается только так, «как оно есть» и что есть его причина. Эта «бесполезность и бесцельность» метафизики сегодня является основанием нападок на нее. Тем не менее это определение не стремится сказать ничего другого, кроме того, что она, как и свобода, сама в себе имеет собственное значение.

Сегодня уже давно вышедшее из употребления понятие метафизики обычно выражает стремление к тому, чтобы разрабатывать онтологию независимо от понятия бога, от arche, а с другой стороны, разрабатывать теологию, ограничиваясь откровением, без оглядки на сущее как таковое.

Хотя уже со времен античности постоянно возобновляются попытки устранить из метафизики онтологию (как например, у ученика Аристотеля Теофраста), [192]в которых вопрос о сущем как таковом вытесняется вопросом о высших сущностях, образ метафизики в двойственности онтологии и теологии до сих пор имеет большой успех. Следуя этому направлению, Фома Аквинский в своих комментариях к «Сентенциям» называет предметом метафизики как сущность сущего (ratio entis), так и бога. Он хотел назвать метафизику еще и «божественной наукой» (theologia sive scientia divina) потому, что она иначе, чем теология откровения (theologia sacrae scripturae), которой бог «обладал» в своем самооткровении, указывала на бога как причину сущего. В противоположность Фоме Аквинскому, Оккам [193]отказывал метафизике в первенстве среди наук и вообще оспаривал ее научный характер. Причем это было свойственно не только философской и теологической критике, на этот процесс все большее влияние оказывало зарождающееся естествознание, ставящее под сомнение в своем нововременном понятии метафизики как науки и требующее ее нового обоснования.

Попытка Канта реабилитировать метафизику осуществлялась не в виде постановки вопроса о первых принципах сущего, вместо этого он поставил вопрос о возможности знания этих принципов. Прежде чем может быть представлено бытие сущего в его структуре, согласно Канту, следует проверить понятия и принципы нашего мышления относительно их способности к решению такой задачи. Следовательно, это требовало «метафизики метафизики», [194]которая могла бы как «Критика чистого разума» определиться с возможностью такой науки. Вместе с этим следовало дать и новое по содержанию определение метафизики. Очевидно, что со времени Канта эта новая метафизика, будучи по преимуществу онтологией, обычно называлась «трансцендентальной философией». Кант стремился пробраться к самому источнику метафизического познания, который для него олицетворял разум. Поэтому он считал необходимым и оправданным, что разум сам себя может делать предметом собственных исследований и в критике самого себя определять свои возможности и границы. В результате первые принципы, archai, исследование которых считалось предметом метафизики, рассматривались не как определения сущего, а как определения самого разума, который «есть способность, дающая принципы априорного знания». [195]Это стало специфической заслугой кантовской теоретической философии.

Во времена Христиана Вольфа, [196]учителя Канта, для онтологической метафизики общепринятым было название metaphysica generalis, а для теологической метафизики — теtaphysica specialis. В триаде психологии, [197]космологии и теологии последняя претерпевала расширение. Это вытекало из убеждения, что любое философское определение мира и человека, выходившее за рамки результатов эмпирического знания, имеет метафизический характер. Причем для современной метафизики, как ее подразделял Вольф, главное состояло в том, что в ней отсутствовало единство онтологии и теологии, так как для metaphysica generalis ответ на вопрос об абсолютном основании бытия уже был недоступен. Кант еще сохраняет это различие, по-прежнему определяя метафизику как единую в себе науку. Он надеется показать, что metaphysica generalis, т. е. онтология, имеет своей предпосылкой три предмета metaphysica specialis — рациональную психологию, рациональную космологию, а в качестве единства двух последних — опять-таки рациональную теологию. Единство мыслящего субъекта, единство ряда условий явлений и в качестве единства их обоих — единство определений всех предметов вообще (я и мир) — это только условия возможности познания сущего, хотя это единство по своему характеру является исключительно постулатом. То есть эти идеи единства являются необходимыми идеями разума, но сами не могут рассматриваться как конструктивные определения сущего. [198]