Хаймо Хофмайстер - Что значит мыслить философски [Поиск фундамента всего знания и всего сущего]

Бесспорно, измерение тоже представляет для науки проблему со множеством вопросов. [406]Решающим же для нее является все же то, что благодаря измерению создаются возможности использовать математику. Перевод в число должен выглядеть как ограничение относительно других способов познания природы. Но, благодаря интерполяции, он позволяет сохранить показатели, которые не измеряются, и распоряжаться с помощью экстраполяции числами, которые принципиально не поддаются измерению. Еще большее значение измерение получает вследствие того, что оно посредством количественных понятий «делает возможной структуру науки как гипотетико-дедуктивной системы». 8С помощью измерения общее индуктивное высказывание становится дедуктивным, гипотеза — законом. Из представления отношения между описанием и объяснением становится уже ясно, что, строго говоря, дедуктивное высказывание невозможно без индуктивного. Измерением определяется взаимообусловливающая связь, хотя и не настолько, чтобы быть абсолютно определенной, тем не менее настолько, чтобы можно было последовательно сравнивать друг с другом индуктивные и дедуктивные понятия с помощью приблизительного познания. Постепенно может достигаться все большая точность, хотя абсолютная точность остается принципиально недостижимой. Иначе говоря, это означает, что законы в конечном счете имеют гипотетический характер.

Причину того, что законы всегда гипотетичны, следует искать в том обстоятельстве, что в полученное с помощью измерения определение взаимообусловливающей связи описания и объяснения входят предпосылки, которые в свою очередь совершенно неопределенны: «Так, например, при введении понятия температуры уже используется понятие длины. Чтобы иметь возможность пользоваться шкалой длины, следует предполагать не только понятие твердого тела в его инвариантности относительно возможного пути перемещения, но также следует принять во внимание, что эта инвариантность действительна только при той же температуре, если естественные законы опять-таки не принимают крайне сложный вид. И тем не менее, чтобы определить зависимость длины тела от температуры, используют температурную шкалу, которая, в свою очередь, предполагает шкалу длины». [407]

Редукция качества к количеству ставит проблему, которая выходит за рамки теоретико-научных вопросов возможности исчисления. Научные теории имеют не только теоретический характер, но в то же время и важный практический смысл. Мы уже знаем, что ни одна научная теория не притязает на абсолютную значимость своих законов. Вопрос, при каком условии они подтверждаемы, следует обосновывать указанием на их способность объяснить другие, уже имеющиеся законы и в то же время по возможности предсказать новые законы. Для тех и других необходимы правила упорядочения, представляющие собой, собственно говоря, руководство к действию. Они диктуют, что нужно делать, как следует экспериментально создавать условия проверки теории. Это значит, что научная теория руководствуется не только интересом, но и подразумевает требование технической обработки ею познанного. С определенными оговорками можно утверждать, что прогнозируемая научная деятельность, для которой с целью проверки требуется теория, должна отличаться от научной деятельности, цель которой не проверка, а технико-экономическое использование. Научному познанию, несомненно, не дана возможность преобразования науки в техническую практику, хотя познание и становится предпосылкой для нее.

Какие условия должны быть выполнены, чтобы научная теория была признана как таковая, мы описали выше. И все-таки всеобщее признание теории ничего не говорит о характере ее истинности. Поэтому мы должны спросить, могут ли быть вообще оправданы научные утверждения, претендующие на истину? Сведение к последним основаниям, к archai, и доказательство их как абсолютно значимых мы уже исключили для науки. Fundamentum inconcussum, о котором вопрошал Декарт, в научном плане оказался недостижимым. Замысел теории науки вследствие этого — и в отличие от традиционной теории познания — состоит не в том, чтобы просто получить значимые научные воззрения, а в том, чтобы разработать такой метод проверки, который бы позволял изменять и корректировать результат. Тем не менее возникает вопрос: откуда у нас масштаб для изменения и корректирования? Научный масштаб состоит не в обращении к последним основаниям, а в достижении научного воззрения, опытного познания.

Если научное познание принципиально гипотетично, а его притязание на значимость зависит от его проверки другим, эмпирическим познанием, то может возникнуть справедливый вопрос, конвенциональное или рационалистическое значение имеет по своему характеру научное высказывание? Обнаруживает ли оно, спросим мы, взаимную связь описания и объяснения посредством обращения к эмпирическим фактам или через установку основных тезисов, которые с самого начала позволяют объяснять определенные феномены? Когда рассуждают о том, что нет чисто эмпирических фактов, то, естественно, исходят из того, что научные теории следует понимать как установки, точнее говоря, в конвенционалистском смысле как согласие среди ученых.

Следовательно, значение теории состоит не в объяснении с помощью эмпирических фактов, а в решении исследователя интерпретировать определенные феномены опыта именно так, а не иначе. В случае противоречия между прогнозируемым на основе теории состоянием дел и фактическим нужно воспользоваться помощью дополнительной гипотезы, которая раскрывает также смысл исключения-из-правила. В соответствии с этим конвенционалистским пониманием науки истинность научной теории не совпадает с независимой от теории действительностью, как это казалось ранее. Скорее истинность заключена в теоретически согласованном соответствии научных теорий друг другу. В рамках такого конвенционального понимания науки теории невозможно фальсифицировать в опыте, как это утверждается с противоположных позиций критическим рационализмом.

К. Поппер, отделяя себя от теоретико-познавательного позитивизма Венского кружка, называл принципиальную фальсифицируемость признаком научного высказывания. То есть решающее условием принятия теории — не целесообразность с точки зрения экономии мышления, а ее применимость к опыту. Конвенционализм опирается на тот факт, что предположенные и подлежащие проверке законы принадлежат к одному и тому же теоретическому контексту. Попперовский критический рационализм стремится показать, что это обстоятельство не имеет никакого влияния на функцию контроля, которую он признает за опытом, и что контрольное испытание распространяется только на законы, которые не согласуются со способом проверки. Хотя эта аргументация и понятна в частностях, тем не менее она не в состоянии опровергнуть то, что любое научное высказывание, а потому и то, которое предположено в результате проверки другим высказыванием, имеет только гипотетический характер. Тем самым научная теория, пусть и не целиком и полностью, но все-таки в определенном отношении основывается на конвенционалистских предпосылках. Для наглядности следовало бы еще раз указать на требование принципиальной фальсифицируемости эмпирической теории.