Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

Традиционному учению, рассматривающему процесс упадка из четырех эпох, в Эдде соответствует тема Рагнарёка («судьбы богов» или «сумерек богов»); он угрожает сражающемуся миру, в котором уже господствует дуализм. С эзотерической точки зрения эти «сумерки» касаются богов только метафорически: они скорее означают «затуманивание» богов в человеческом сознании; именно человек теряет богов, то есть возможность установить контакт с ними. Однако такой судьбы можно избежать, сохранив чистоту задатков этого изначального и символического элемента —золота, из которого был построен «дворец героев», палаты с двенадцатью тронами Одина в Асгарде. Но это золото, которое может использоваться в качестве источника доброго здоровья, пока его не трогают ни стихийные создания, ни человек, в итоге попало в руки Альбериха, царя подземных созданий, которые в более поздней редакции мифа называются Нибелунгами. В этом ясно виден отголосок того, что в других традициях было пришествием Бронзового века —периода титанически-прометеского восстания, вероятно, связанного с магической инволюцией в низшем смысле предыдущих культов [806].

Напротив этого стоит мир асов —северогерманских божеств, воплощающих уранический принцип в его воинском аспекте. Бог Донар-Тор, убийца Трюма и Хюмира, «самый сильный из всех», «неодолимый», «господин, спасающий от страха», чье страшное оружие, двойной молот Мьолльнир, является одним из вариантов символического гиперборейского топора, а также символом громовой силы, свойственной ураническим богам арийского периода. Бог Водан-Один —дарователь побед и обладающий мудростью; он мастер могущественных формул, которые нельзя открывать ни одной женщине, даже королевской дочери. Это орел, хозяин и отец мертвых героев, которые отбирались валькириями на поле битвы; [807]именно он наделил благородных «душой, которая будет жить вечно и никогда не умрет, хоть тело и станет прахом». [808]Это божество, к которому королевские рода возводили свое происхождение. Бог Тюр-Тиваз был другим богом битв и в то же время богом дня, сияющего солнечного неба. С этим богом связана руна Y, что напоминает весьма древний североатлантическии знак космического человека с поднятыми руками [809].

Один из мотивов «героических» периодов появляется в саге о роде Вольсунгов, произошедшего из союза бога с женщиной. Сигмунд, который однажды вытащит меч из божественного древа, происходит из этого рода. Герой Сигурд или Зигфрид после завладения золотом, попавшим в руки Нибелунгов, убивает дракона Фафнира, являющимся другой формой змея Нидхёгга, который глодает корни божественного древа Иггдрасиль (его конец будет означать конец богов) и тем самым персонифицирует темную силу упадка. Хотя Сигурда в итоге предательски убивают, а золото возвращается в воды, тем не менее он остается героическим типом, наделенным tarnkappe (символической силой, которая может перенести человека из телесного измерения в невидимое), и которому суждено обладать божественной женщиной или в форме покоренной царицы амазонок (Брюнхильд как королева Северного острова), или в форме валькирии, воинственной девы, перенесшейся из божественной обители в земную.

Самые древние северные народы считали своей прародиной Гардарики —землю, расположенную на Крайнем Севере. Эта область, даже при ее отождествлении только со скандинавским регионом, связывалась с отголоском «полярной» функции Мидгарда, изначального «центра»; это была транспозиция памяти из физического в метафизическое измерение в силу того, что Гардарики отождествлялась и с Асгардом. Асгард был местонахождением нечеловеческих предков благородных северных семей; в Асгарде священные скандинавские короли, такие как Гюльви, отправлявшиеся туда провозгласить свою власть, получали традиционное учение Эдды. Асгард был также священной страной ( keilakt lant ), страной северных «олимпийских» богов и асов, куда не могли попасть великаны.

Таковы мотивы, присутствующие в традиционном наследии северогерманских народов. Как и взгляд на мир, предвидение судьбы упадка (Рагнарёк) связывалось с идеалами и с фигурами богов, типичными для «героических» периодов. Как уже было сказано, в более поздние времена это стало подсознательным наследием; сверхъестественный элемент, как и универсальный элемент, содержащийся в идее Асгарда-Мидгарда, «центра мира», скрыли вторичные и ложные элементы мифов и саг.

Контакт германцев с римским и христианским миром произвел двойной эффект. С одной стороны, их завоевание поначалу вылилось в сотрясение материальной структуры империи, но с внутренней точки зрения оно оказалось оживляющим вкладом, в силу которого установились предпосылки новой мужественной цивилизации, которой суждено было заново утвердить римский символ. В более поздние времена таким же образом произошло сущностное очищение христианства и католичества, особенно по отношению к общему мировоззрению.

С другой стороны, как идея римского универсализма, таки христианский принцип в его общем аспекте утверждения сверхъестественного порядка произвели пробуждение высшего призвания северогерманских народов, внеся свой вклад в интеграцию на высшем плане и в оживление в новой форме того, что часто было сведено к материальному и частному в них в традициях отдельных народов. [810]«Обращение» в христианскую веру не заставило силу германских народов выродиться, а очистило ее и приготовило для возрождения имперской римской идеи.

Уже во время коронации короля франков была произнесена формула обновления ( renovatio Romani Imperii ). Признавая в Риме символический исток империи и своих прав, германские правители в итоге выступали против гегемонистских притязаний церкви; таким образом, они стали главными героями нового великого исторического движения, вызвавшего традиционную реставрацию.

С политической точки зрения врожденный этос германцев налагал на имперскую реальность живой, твердый и дифференцированный характер. Жизнь древних северогерманских обществ основывалась на принципах личности, свободы и верности. Ей были чужды как чувство тотального смешения в обществе, так и неспособность индивида чувствовать себя полноценным вне рамок какого-либо абстрактного института. В этих обществах мерой благородства была свобода. Но эта свобода не была анархической и индивидуалистической; она была способна на преданность, выходившую за рамки личности, и она знала преображающую ценность, свойственную принципу верности тому, кто достоин повиновения, и кому вверяют себя добровольно. Таким образом группы преданных собирались вокруг вождей, к которым вполне можно применить древнее изречение: «Высшее благородство римского императора состоит не в том, чтобы быть хозяином рабов, но в том, чтобы быть господином свободных людей, который любит свободу даже в тех, кто служат ему». Государство, почти как в древнеримском аристократическом смысле, имело своим центром совет вождей, каждый из которых был свободным господином своих земель и вождем группы верных ему. За пределами этого совета единство государства и в некоторой степени его надполитического аспекта воплощались королем, так как он принадлежал, в отличие от просто военных вождей, к людям из родов божественного происхождения; готы называли своих королей Амалами , «чистыми» или «небесными». Изначально материальное и духовное единство нации проявлялось только в некотором действии или осуществлении общей миссии, особенно наступательной или оборонительной. В таких обстоятельствах появлялось новое состояние. Избирался вождь, называемый dux или heretigo , и спонтанно образовывалась жесткая иерархия: свободный человек становился непосредственным подчиненным вождя. Власть последнего позволяла ему забирать жизнь подчиненного, если тот не выполнял свой долг. Согласно свидетельству, оставленному нам Тацитом, «защищать его, оберегать, совершать доблестные деяния, помышляя только о его славе, —первейшая их обязанность: вожди сражаются ради победы, дружинники —за своего вождя». [811]Как только предприятие заканчивалось, восстанавливались изначальные независимость и многообразие.