Василий Налимов - Канатоходец

Помню, что одно время в камеру приносили папиросы, присылаемые «Красным крестом».

В основном это были издания «Голоса труда». Помню, что магазин этого издательства в Охотном ряду существовал еще до конца 20-х годов.

Следствие в основном вел Макаров. Он действовал вполне профессионально — заранее отрепетированный набор вопросов и стандартные формулировки ответов. Сейчас, когда читаешь протоколы допросов (в архиве), создается такое впечатление, что все допрашиваемые говорят на некоем стандартном языке, независимо от того, признают или отрицают они предъявляемые обвинения. Начальство, видимо, вполне одобряло такой порядок записи: за ведение допросов Макаров получил в петлицу первую звездочку.

Иногда на короткое время появлялся следователь Голованов. Он, в отличие от Макарова, всегда был в штатском. На его допросах иногда звучали и философские ноты. Мне он, скажем, говорил: «Вы стоик, потому от вас ничего добиться нельзя». У меня сложилось впечатление, что он был не рядовой следователь, а лицо, наблюдавшее за ходом дела.

Списание — требование сокамерников отчислить кого-либо из заключенных за какую-нибудь провинность. Каждая камера отвечает за поведение сокамерников в целом. При этом у нее есть право отчислять непослушных. Списанного в другой камере принимают крайне недружелюбно.

Тогда еще существовали отдельные камеры для членов правящей партии. И здесь, в тюрьме, были привилегии. Это и значило тогда, что все равны, но одни равны больше, чем другие, даже в тюрьме. Принцип большевистского «равенства» соблюдался везде.

Попросту это звучало так: осужден за контрреволюционную деятельность, что обозначалось индексом КРД. Здесь существенен не только срок, но еще и его качественная окраска. Троцкисты осуждались по индексу КРТД, что было значительно серьезнее при том же сроке.

Часть участников этого дела прошла по Военной Коллегии Верховного Суда, но об этом разговор пойдет позднее.

Вот список оказавшихся вместе: С. Р. Ляшук — математик, П.А. Аренский — театральный деятель, Г. В. Гориневский — архитектор, Б. В. Коростелев — сотрудник ЦАГИ (его все сторонились). Из нашей молодежной группы, кроме меня, были: Ю.(Г.) Проферансов — геолог и И. Брешков — учитель.

Опытные зеки, несмотря на тщательный шмон, ухитрялись сохранять огрызок карандаша, обрывок бумаги и бритвенное лезвие.

Для индивидуальных перевозок существовали и другие вагоны: «сталинские» — это обычные зарешеченные купейные вагоны — в их переполненных купе бывало нестерпимо тесно и душно, и «столыпинские» — с салоном на весь вагон, что было вполне комфортабельно; и сейчас, когда я слышу имя Столыпина, то вспоминаю вагоны его имени — гуманным был все же суровый русский властитель.

Официально считалось, что политических заключенных в нашей стране нет. Пресловутая 58-я статья считалась обычной статьей Уголовного кодекса. Все осужденные по Уголовному кодексу — уголовники. Но на самом деле звучала эта статья зловеще.

Позднее я узнал, что особо избранные представители курортной богемы могли каким-то образом долгое время избегать дальнейшего этапа. Там шла своя тайная жизнь. Издавался даже иллюстрированный журнал гомосексуальной направленности. Это удивительно. В любых условиях человек остается самим собой.

Все металлическое с нас срезали.

Колымчане рассматривали свою землю как остров — ведь подступиться к ней тогда можно было только с моря.

Странно: незадолго до вызова мои товарищи пожурили меня: «Зачем ты в анкете написал, что по специальности физик? Кому на Колыме нужны физики?»

Оказалось, что нужны. И потом еще раз я понадобился как физик. И я понял, как важно было, что мне пришлось покинуть «математический» и я стал физиком. Судьбинным было решение.

Оротукан — центр Южного управления, примерно в 300 км к северу от Магадана. Впоследствии я в основном был во вновь открывшемся прииске «Экспедиционный».

Подобные явления в геофизике называются гало.

И это несмотря на то, что магаданская интермедия помогла мне окрепнуть после тюремной расслабленности. А каково было тем, кто был много старше меня по возрасту и кто попал сюда сразу после тюремного многомесячного бездействия!

Золотоносный слой также наносного происхождения — продукт разрушения гор с золотоносными жилами.

Держать свое слово до конца — это основное требование воровского мира. И конвойные понимают, что применять здесь силу бесполезно — костьми ляжет, но не откажется от сказанного. А карцер — это уже мир блатных. Там надо жить по их законам.

Вот один из трагических эпизодов. Как-то зимой приходит новый, особый этап. Все они пожилые люди. Все хорошо одеты в теплую зимнюю гражданскую одежду (бобровые шапки, каракулевые воротники, вместо валенок — боты). Для них особый, закрытый барак (наши бараки не запирались). Вокруг них особое кольцо охраны— ни подойти, ни поговорить, ни помочь. Они оказались совершенно не подготовленными к колымской обстановке. Было что-то жалкое, трагически нелепое в их фигурах, согнувшихся над неподвижными лопатами, воткнутыми в снег. Они умерли быстро — все, один за другим.

«Радиопараша» сообщила, что это были важные (в прошлом) люди: теоретики марксизма. Невольно вспоминаешь, как яростно они защищали свои позиции еще в 20-е годы. Их предупреждали, с ними спорили представители других течений революционной мысли. И вот жалкая расправа над ними их же учеников. И до сих пор мне непонятно, зачем нужно было выбрать такой долгий и мучительный путь к смертной казни. Чтобы благовидно отчитаться перед потомками: не были расстреляны, а умерли своей смертью? Так должен будет воспринять это историк в будущем?

В лагере, как везде, было соревнование. Должны были быть передовые бригады. Их поддерживало начальство: давало хорошие забои (от этого во многом зависела производительность), может быть, в трудные дни и приписывало — ведь доходягам все равно доходить. Сделал немного больше или меньше — это уже не в счет: важно, что норма не выполнена.

Настоящий воровской мир был упорядочен определенной идеологией, фольклором и суровыми правилами поведения, включавшими в себя и судебную процедуру. Своеобразный железный демонический орден. В одной из их песен звучала такая строка: