Василий Налимов - Канатоходец

Вспоминаю моих друзей тех лет. Вот Петя Лапшин— удивительный человек: веселый, мягкий, дружелюбный, готовый всем помогать. Вокруг него всегда собиралась компания молодых людей. Мы постоянно встречались, ездили за город, отмечали праздники. Он готовился к тому, чтобы примкнуть к нашей закрытой деятельности, но не успел… Отказавшись от брони, ушел добровольцем на фронт и погиб. Как мечтал он, что мы все когда-нибудь встретимся у камина!

Совсем недолго длилась моя дружба с Игорем Тарле — самым молодым из нашего кружка анархистов. Много дней и вечеров мы провели, обсуждая вечные вопросы бытия. С каким интересом ловил он каждую новую мысль. Но он скоро умер от ужасной болезни — наследственного диабета. Странным образом могила его на Новодевичьем кладбище оказалась совсем близко от могилы Аполлона Андреевича Карелина — главы русского анархо-мистицизма. Рядом и могила Петра Алексеевича Кропоткина.

И наконец, я не могу не вспомнить о своем младшем брате — Всеволоде. Он умер от несчастного случая, когда ему было только 16 лет. Умер неожиданно, странно — словно ангел смерти почему-то был послан за ним безотлагательно. Словно где-то понадобилось иное его воплощение. Я часто вспоминаю о нем, желая представить, как бы он реагировал в той или иной сложной ситуации. Ведь мы с ним были очень близки, несмотря на разницу в годах (4 года), которая сильно ощущается в ранней молодости.

В те годы (первая половина 30-х) Москва была как осажденная крепость. В ней жилось еще сравнительно спокойно, хотя и нарастали аресты и ухудшилось питание. Но вокруг Москвы, так же, как и вокруг других городов, бушевали волны насильственной коллективизации. Мы понимали, что это неизбежное похмелье после революционного загула, когда разбушевавшаяся голытьба грабила и жгла помещичьи усадьбы — маяки русской культуры. Теперь пришел ее черед быть ограбленной и высланной. Россия продолжала гибнуть изнутри. Духовные силы ее народа слишком долго были скованы безволием и тем самым надломлены.

В доме Отца Моего обителей много.

А если бы не так, Ясказал бы вам:

Я иду приготовить место вам.

Ин 14,2

Особенно остро в 20-е годы стоял вопрос о власти. Опасность обращения к ней как средству построения нового, идеального общества была очевидна для многих. Шли острые дискуссии — тогда еще оставались на свободе толстовцы, теософы, антропософы и многие сектанты разных толков.

Ранее я уже говорил о том, что еще в школьные годы соприкоснулся с этой темой и понял всю ее серьезность. Помню семинары, проходившие у толстовцев в годовщину столетия со дня рождения Л.Толстого. Помню Музей П. Кропоткина — кажется, единственное тогда негосударственное учреждение в Москве. В достаточно просторном подвальном помещении этого музея отмечался первомайский праздник, традиционно считавшийся праздником, введенным анархистами. Там среди ветеранов революции я видел М.П.Сажина, сподвижника М.Бакунина, участника Парижской Коммуны и революции 1905–1907 гг., каторжанина. (Мне однажды даже пришлось навестить его дома — связь поколений сохранялась.) В другие дни читались лекции на философские темы, свободные от идеологического давления. Музей Кропоткина во второй половине 20-х годов был чуть ли не единственным в Москве незаконспирированным островком свободной мысли. Именно там я впервые почувствовал ее дыхание. Эта привязанность к свободной мысли сохранилась у меня на всю жизнь.

Отметим здесь, что в двадцатые годы, как отголосок революции, еще сохранялась терпимость по отношению к анархистам. Анархизм в его теоретическом проявлении не считался контрреволюционным движением. В известной статье главы ВЧК Ф. Э. Дзержинского «К разоружению анархистов», опубликованной в начале революции, говорилось [Вайткунас, 1977]:

… среди анархистов много людей с уголовным прошлым, и они привлекаются не за убеждения, а за совершенные уголовные преступления (с. 47).

Анархо-коммунисты, связанные с традициями П. А. Кропоткина и А. А. Карелина, как, впрочем, и анархисты многих других направлений (анархизма), считались мягкими революционерами.

Смерть и похороны Кропоткина отозвались траурным эхом по всей стране. Н. М. Пирумова пишет [Пирумова, 1972]:

Центральные газеты 9 февраля 1921 года на первых полосах поместили траурное объявление Президиума Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, извещение о смерти «старого закаленного борца революционной России против самодержавия и власти буржуазии» (с. 214)…

Среди венков, возложенных на могилу Кропоткина, были венки от РКП(б) и Совета Народных Комиссаров (с. 218).

На похороны под честное слово были выпущены из Бутырской тюрьмы анархисты для прощания со своим учителем.

Лишь в 30-е годы преступным стало считаться само учение. Предсказание анархистов оправдалось: государство, идеологически перенасыщенное, обратилось в самодовлеющее Чудовище, погубившее страну.

В плане историческом я вижу смысл русского мирного анархизма в предотвращении попытки насильственного построения коммунизма. Шел поиск других, компромиссных решений. Основная идея анархизма состоит в том, что человеку изначально свойственна устремленность к свободе. Никакие цели, как бы заманчиво, а иногда и величественно они ни формулировались, не могут быть осуществляемы в ущерб свободе. Эта мысль не была воспринята — в противовес ей был поставлен эксперимент сурового насильственного воздействия в масштабах всей страны. Чем он обернулся, теперь многие хорошо осознали. Но ведь можно было бы этот трагический эксперимент и не ставить, если бы природа человека была понята своевременно.

В анархическом движении, крайне неоднородном по своим исходным позициям, особое место занял мистический анархизм, смыкавшийся в первые годы с анархическим коммунизмом.

Почему анархизм оказался связанным с мистикой?

Ответ на этот вопрос звучит однозначно. Анархизм из чисто политического движения должен был превратиться в движение философское с определенной социальной и морально-этической окрашенностью. Это был вызов, брошенный марксизму, православию и всей суровой научной парадигме тогдашних дней. Речь шла о создании целостного — всеохватывающего мировоззрения, основанного на свободной, идеологически не засоренной мысли. Анархизм — это всеобъемлющая свобода. Она должна охватить все проявления культуры; в том числе и науку [96] В наши дни такой подход прозвучал в публикациях американского философа немецкого происхождения Пола Фейерабенда. Одно из его изданий называется так [Фейерабенд, 1986]:, остающуюся в плане методологии жестко идеологизированной. Против методологического принуждения. Очерки анархической теории познания. Эта книга начинается словами: Наука представляет собой по сути анархическое предприятие: теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, опирающиеся на закон и порядок (с. 147).