Жильбер Лели - Маркиз де Сад и XX век (сборник)

Морис Бланшо, цит. произв., с. 256–258.

Цит. произв., с.244.

Цит. произв., с. 236–237.

Великие преступники Сада оправдывают свои злодеяния, ссылаясь на свои непомерные сексуальные аппетиты, с которыми они ничего не могут поделать.

«Сад, мой ближний». Издательство «Сэй».

Так, сибирский снег используется для особой оргии.

Снегопад над Силлингом: «Нельзя вообразить, сколь все эти предосторожности способствуют наслаждению; нельзя вообразить все, на что отваживается человек, когда он может сказать себе: „Я здесь один, на краю света, укрытый от любых взглядов, и ни одна живая душа не сможет до меня добраться; нет больше узды, нет больше преград“».

Сады Общества Друзей Преступления: «У основания некоторых деревьев оставлены ямы, куда жертва может быть сброшена в любую минуту. Иногда трапезы происходят под этими деревьями, иногда — прямо в ямах. Среди этих ям попадаются чрезвычайно глубокие, в которые можно спуститься лишь по тайной лестнице и где можно предаваться любым низостям в таком же спокойствии, в таком же безмолвии, как если бы вы находились во внутренностях Земли».

Шоколад-восстановитель: «Все сказано; монсеньер, в раздражении, укладывается обратно на ложе; ему готовят обычную чашку шоколада…», или: «После оргии король Сардинии предложил мне половину своего шоколада, я согласился; мы заговорили о политике». Шоколад-убийца: «После того, как я хорошенько вы…у его дражайшего сына, мы предложим ему завтра утром чашечку шоколада».

За одним исключением, о котором будет сказано ниже.

Трансвестизм редок у Сада. Жюльетта однажды прибегает к нему, но обычно он презирается в качестве источника иллюзии (он используется негативно, для выявления жертв, которые ему не поддаются).

Очень молода лишь Жюльетта: однако не следует забывать, что она еще проходит школу либертинажа, и к тому же она является субъектом повествования.

Психологические характеристики, приводимые вперемежку с физическими характеристиками, функционально мотивированы: если остроумие, интеллект, воображение являются природными данными настоящего либертена, то от полноценной жертвы требуются чувствительность, живость, романические мечтания, набожность. К тому же энергия существует для Сада в форме единого потока который имеет в равной мере физические и моральные проявления: «Мы поддерживали ее экстаз… лаская ее всеми нашими физическими и моральными средствами», говорит Жюльетта о Дюран. А также: «Я была на верху блаженства, я жила в этот миг лишь одним глубоким чувством моего сладострастия».

Та же оппозиция и на уровне имен собственных. Либертены и их подручные наделены «реалистическими» именами, «правдивость» которых не смогли бы поставить под сомнение Бальзак, Золя и прочие. Жертвы же имеют театральные имена.

«Благовоспитанные девушки составляют особый класс сладострастия, наряду с мальчиками, распутными девицами и девственницами».

Согласно Аристотелю, praxis — практическое умение, не производящее никакого изделия, отличного от действователя (в противоположность poïesis) — основана на сознательном выборе (proaïresis) между двумя возможными вариантами поведения: разумеется, уже здесь перед нами кодовая концепция praxis. То же представление о praxis как о языке мы обнаруживаем в современных концепциях стратегии.

Само собой разумеется, что эротический код вырабатывается не только в естественном языке, но и в языке изображений.

Приведем упоминавшееся выше исключение, единственный набросок садовского «стриптиза» (речь идет о юном Розе, которого доставили к Сен-Фону): «Расстегни его штаны, Жюльетта, задери его рубашку до поясницы, а штаны пусть сами собой приятно упадут пониже бедер: я безумно люблю, когда мне предоставляют зад таким образом».

В пустынной Сибири Бриза-Теста повстречала лишь одного либертена, венгра Терговица: «Этот, по крайней мере, умел рассуждать о преступлении».

Воображение Жюльетты в высшей степени математично: так, например, она разрабатывает математизированный проект, имеющий Целью развратить в геометрической профессии всю французскую нацию.

«…Поскольку во всей этой авантюре присутствуют довольно изящные отрасли преступления…» («Жюльетта»).

«Он заставляет испражниться девицу А и девицу Б; затем он заставляет Б…» и т. д.

Эта тенденция доведена до пароксизма в сцене, когда Браччани и Киджи (кардиналы Пия VI), Олимпия Боргезе, Жюльетта, статисты, обезьяна, индюк, карлик, ребенок и собака образуют единую группу, с трудом поддающуюся расширению.

Дальбен и Жюльетта: «И поскольку ласки ее становились все более пылкими, вскоре мы зажгли факелом философии огонь страстей». И в Другом месте: «Вы заставили меня умереть от наслаждения! Сядем и порассуждаем».

«Во время разговора я хочу обрабатывать ваши члены… Я хочу, чтобы та энергия, которую они обретут под моими пальцами, передалась моим речам, и вы увидите, как растет мое красноречие — не так, как росло красноречие Цицерона, разогреваемого возбужденной толпой, но так, как росло красноречие Сафо от семени Демофила».

Бесчисленные варианты того же приема: папские страсти, министерский зад, всерьез обработать ж…у первосвященника, содомизировать свою учительницу, и т. д. (прием, подхваченный Клоссовски: трусики Инспекторши). При этом может использоваться правило согласования времен, создающее для сегодняшнего французского читателя дополнительный комический эффект: «Je voudrais que vous baisassiez le cul de mon Lubin» («Мне хотелось бы, чтобы вы запечатлели поцелуй на ж. е моего Любена». — Сослагательное наклонение Subjonctif создает ощущение маркированной литературности. — Примечание переводчика.) Может показаться, что мы возлагаем на Сада ответственность за эффекты, которых он исторически не мог предвидеть; надо ли объяснять, что Сад для нас — не исторический индивидуум, а мифический «автор», или, еще точнее, «повествователь», принимающий на хранение все смыслы, которые время вкладывает в его дискурс.

Жюльетта также именуется хранительницей преданий.

Преступление лежит совершенно в той же плоскости, что и слово: когда рассказчицы дойдут до убийственных страстей, сераль обезлюдеет.