Александр Пятигорский - Мышление и наблюдение

Но как выбираются объекты наблюдения?

Когда мы с Эдиком Зильберманом только еще начинали рассуждать о возможности обсервационной психологии (идея, которую мы оба вскоре оставили), он предложил в качестве метафоры наблюдения старый детский анекдот. Маленький мальчик ищет в гостиной потерянный мячик. Мать его спрашивает: где ты в последний раз играл с этим мячиком? — В детской. — Почему же ты его ищешь в гостиной? — Потому что в детской темно. Наблюдение требует высвеченного пространства сознания, в котором что-то уже задано как возможный объект наблюдения. Так, например, если наш мячик — история, то есть понятие, обозначенное словом «история», то мы можем говорить об истории в отношении, скажем, древнего Египта хотя бы потому, что в нашем распоряжении имеются династические списки Древнего Царства, сам факт которых (здесь — объект наблюдения) может наблюдаться как мышление об истории, где история — уже имеющийся элемент (содержательность) сознания. Говоря же об «истории кроманьонцев в юго-западной Европе», мы в наблюдении объекта другого мышления исходим из своего сознания, поэтому по необходимости ищем в освещенной гостиной мячик, потерянный в темной детской.

Итак, с одной стороны, наблюдается только то, что может наблюдаться (нельзя искать мячик в темноте), но с другой, объект наблюдения всегда уже определен как конкретная интенциональность и конкретное содержание (ищется все-таки мячик, хотя и не в той комнате). В этом смысле совершенно ясно, что главная проблема для нас — это выбор объекта наблюдения и его формулировка. История как объект наблюдения для нас — это прежде всего определенная позиция сознания в отношении каких-то фактов, событий, обстоятельств, личностей, но не сами эти факты, события, обстоятельства и личности. Иными словами, нас интересует предмет науки истории, а не то, чем эта наука занимается. Еще точнее можно было бы сказать, что как объект нашего наблюдения история — это позиция, с точки зрения которой эти факты, события и личности — назовем их условно «объекты исторического мышления» — мыслятся как существующие в определенной временной последовательности не только по отношению друг к другу, но — что для нас гораздо важнее — и по отношению к самой этой позиции как своего рода «точке отсчета». Обычно историческое мышление приписывает своей позиции такое же «существование», какое приписывается объектам этого мышления (феномен «онтологизации концепта истории»), а сами объекты наделяются аксиологическим статусом этой позиции. [Здесь аксиология обосновывается необходимостью прежде всего «исторической памяти» как знания и источника знания.]

Это — не критика истории, а прояснение ее места в пространстве сознания. Объект нашего наблюдения может быть даже переформулирован как «историческое мышление» вместо «история». История — не самый сложный объект наблюдения. Для нас более интересным было бы наблюдение конкретных исходных понятий, входящих в предпосылки как истории, так и других наук, в которых рефлексия присутствует как черта метода или элемент содержания. При том, конечно, что в обсервационной философии рефлексия, оставаясь первичной в отношении мышления по условию введения, никак не является универсальной категорией.

Напомним, что любой объект наблюдается нами как индивидуальный случай другого мышления вместе с его, этого мышления, конкретными объектами, содержаниями сознания. Так, например, только в этом и ни в каком другом смысле можно говорить о «человеке» (a man, not man!) как о случае наблюдаемого (мыслимого другим мышлением) мышления. В обсервационной философии человек — это не цель, а объект наблюдения. Ее антропизм только в том, что наблюдательность приписывается человеческому мышлению как возможность. Но эта возможность ни вытекает из человеческой природы, ни является особенностью последней (вообще, обсервационная философия не отвергает гипотезу объективности человеческой природы — она просто в ней не нуждается). Здесь точнее было бы сказать, что наблюдательность приписывается рефлексивному мышлению как одна из возможностей интенциональной направленности последнего. А человеческому мышлению она приписывается только по условию наблюдения, а не в порядке начального постулирования (если наблюдательность будет обнаружена в нечеловеческих объектах, то это не изменит порядка их мыслимости). Наблюдаться может только то мышление, которое само может наблюдать; наблюдать может только то мышление, которое само может наблюдаться. В этой формулировке, которую я называю «постулат ограниченного (qualified) антропизма», очень важно слово «может». Оно здесь употребляется только в смысле «допускается возможность», но никак не в смысле «способно», не говоря уже о «нужно» или «следует».

Здесь необходимо сделать одну методологически очень важную оговорку, скорее, даже дополнительное разъяснение, относящееся к наглей формулировке предмета обсервационной философии. Когда о ней говорится (в начале первой лекции), что все, что она наблюдает, она наблюдает как мышление, то здесь «как» (qua) — универсальный модус, а не возможное или действительное положение вещей в отношении мышления. Ибо в рамках наблюдательного подхода, то есть sub specie cogitationis, любое положение вещей устанавливается как вытекающее из этого, выбранного нами условия философствования. И в этом смысле то, что сейчас было сказано об употреблении слова «может», означает sollum sub specie cogitationis potet — то есть может, только если мы принимаем это условие. И в этом же смысле мы можем наблюдать любой (в принципе) объект и как немышление, поскольку мышление уже включено как условие, пусть и в отрицательной форме. Повторяю, но только, если данный объект уже выделен как мышление. [В отличие, скажем, от «не-мышления» Будды как наблюдаемого в качестве того, что в буддизме немыслимо по определению. В этом случае не-мышление не противопоставлено мышлению, а является чистой конвенцией, формальным указанием на абсолютную невозможность сказать что бы то ни было об объекте.]

Бытие здесь остается бытием только объектов наблюдения, то есть бытием того, что наблюдается как мышление. Но бытие объектов здесь не является ни условием нашего философствования, ни, менее всего, его онтологической предпосылкой (как и их небытие). Мы могли бы даже сказать, что «быть» для объектов будет своего рода лингвистической условностью. Так мы говорим: что-то «есть» — то, что наблюдается как мышление. Но говоря об объекте как определенном, уже данном в наблюдении содержании, мы можем сказать: само «есть» уже присутствует как одно из содержаний сознания.

Мы также могли бы сказать, что какой-то (или данный) человек как объект наблюдения мышления или как случай мышления ставится в ряд тех объектов, которым по условиям наблюдения может приписываться или не приписываться сознание. Такими объектами также являются для меня данный текст, данный наблюдаемый человек, данный ритуал и так далее. В отличие от тех объектов, которым в силу тех же условий сознание не может приписываться, таких, скажем, как «человек вообще», «народ», «культура» и так далее. Это объясняется тем, что такого рода объектам в наблюдении не может приписываться мышление, что предполагает и «все объекты» последнего по определению принадлежащие сознанию. «Человек» (но не «какой-то» и не «данный») может обозначать, в принципе, другое мышление, служить словом, обозначающим место, где что-то наблюдается как мышление или как типичный случай наблюдаемого мышления.