Г Кириленко - Философия

1 О Великом Инквизиторе: Достоевский и последующие. М., 1992. С. 34.

2 О Великом Инквизиторе: Достоевский и последующие. М., 1992. С. 39.

3 Пачини Д. О философии Достоевского. М., 1992. С. 41.

4 О Великом Инквизиторе: Достоевский и последующие. С. 34.

На деле к VIII веку произошло иное. Как утверждают богословы и историки церкви, уже с VI века в христианстве существовали два взаимоисключающих учения о церкви. Римские епископы свои формальные права первенства, традиции "председательства любви" толкуют все более юридически. В конце VII века в Риме складывается совершенно определенное понимание папства. Имперское сознание римских пап, мистика папской догматики завершается тем, что к VIII веку папа становится живым воплощением полноты божьего совершенства, т.е. "царем земным".

На Востоке к концу VII века церковь встроилась в государство и произошло также "сужение" христианского самосознания, "сужение исторического горизонта церкви" [1]. Идея римского правового юридизма, которая всегда владела умами византийских императоров, привела к тому, что с "Кодекса Юстиниана" (529 г.) тонкому организму церкви, принявшей объятия государства, пришлось "похрустывать" в этих объятьях. "Мечта о священном царстве на долгие века стала мечтой и церкви". Так в Риме и в Византии царство земное победило мир богочеловеческого совершенства. Победило то, что шло от человеческого своеволия, несовершенства, греховности. Но если "цари земные", по словам Достоевского, еще не

323

успели привести "дело к полному окончанию", значит, где-то брезжит свет выхода. По Достоевскому, теперь логика падшего, ограниченного мира, погрязшего во зле, и мира истинно-человеческого, который так полюбил Бог, что отдал Сына Своего, сталкиваются в сознании человека, внося в него напряжение. Конфликт перенесен вглубь, он становится реальностью сознания, проблемой свободы "внутреннего человека", его мысли, разума, воли, совести. Так появляется "подпольный человек ", стоящий на распутье: каждый его шаг обусловливает либо блаженство, либо муки, спасение или гибель. Сотканный из самолюбия и ненависти к себе, гордости за свое человеческое и самооплевания, мучительства и самоистязания, этот человек в неразрешимых противоречиях, которые он пытается свести к одному принципу, ищет выхода из этого противоречия. Однако, кaк показывает Достоевский, человеческое бытие, ставшее реальностью, нельзя свести ни к "чистому", ни к "практическому" разуму. Человеческое сознание есть жизненная, реальная "критика критики" чистого разума и морали. Кропотливое самонаблюдение, самоанализ приводит к выводу, что все сводится к противоречиям разума, шире - сознания и воли: воля отрицает сознание и, в свою очередь, отрицается сознанием. Сознание внушает человеку то, что решительно не принимает воля, а воля стремится к тому, что кажется бессмысленным сознанию. Но ведь это вечная антиномия "внутреннего человека", знакомая каждому.

1 Прот. Александр Шмеман. Исторический путь христианства. М., 1993. С. 216.

Как бы ни поступил человек, это не похоже на то, что внутри него, и ничего общего с этим последним не имеет. Значит, максима его физического действия всегда будет отставать от максимы его внутреннего, сокровенного. Возможно ли в подобной ситуации разрешение внутренних проблем чудом, тайной, авторитетом, на чем настаивал Инквизитор?

"Да" - как предельный случай легковерия, прикрытого верой в ритуалы, обряды, в предлагаемые кем-то "готовые" ответы на свои смысложизненные вопросы. Достоевский как раз и показывает: если призыв христианства сводится лишь к требованиям порядка, основанного на подчинении авторитетам, чуду, тайне, то человек отдаляется от самого себя, освобождается от дара свободы и забывает о своей сущности, растворяясь в "муравьиноподобноймассе".

324

"Нет", поскольку интуиция христианской мысли ("настоящего, совершенного христианства") говорит об ином: существует определенный разрыв между личной и общественной жизнью, "внутренним" и "внешним" миром. Конфликт между ними говорит не только о том, что несовершенно общество, но несовершенен человек в самом себе, что зло есть не безликая природа, что источник зла - он сам. Поэтому же к истинной сущности нравственного в человеке относится все то, что стоит выше его самого и вообще находится "по ту сторону страстей". Не случайно самопознание, самоочищение, переживаемое "со слезами на глазах" Достоевский называл "скорым подвигом". Это становится понятно, если вспомнить сцену появления Христа в "Великом Инквизиторе". "Народ плачет и целует землю, по которой идет Он. Дети бросают перед Ним цветы, поют и вопиют Ему "Осанна!" Но проходит мимо инквизитор и среди гробового молчания арестовывает Его".

Если бы Христос был политическим вождем, он бы сразу воспользовался вдохновением, преданностью, всеобщим энтузиазмом толпы, чтобы она привела другие массы. Но кого других? Тех, с кем не было никаких отношений, не было отношений на началах человеческой любви, дружбы? "Человек, Иисус Христос" (Рим. 5, 15) этого не делает. У Него нет никакой политической, экономической "приманки", в которой так нуждается обычный разум. Он может предложить людям только крестный путь свободы, которая погружает человека с головой в страдания. Пока, говорит Достоевский, Христа поняли "лишь избранники", а большинство его приняло "внешне" как чудотворца и гаранта вечной жизни после смерти.

По мысли Достоевского, у каждого должна быть своя личная встреча с Человеком, встреча с мерой собственной человечности. И только тогда станет явной ошибка обычного разума, судящего по внешнему соблюдению нравственных норм. Христианин не тот, кто вопиет "Осанна!", кто судит по нравственной "видимости", но тот, кто провозглашает Человека Христа, человеческое, не имеющее иных целей в этом мире, кроме утверждения себя же.

"Атеисты, отрицающие Бога и будущую жизнь, - писал Достоевский, ужасно наклонны представлять все это в человеческом виде, тем и грешат. Натура Бога прямо противоположна натуре человека. Человек, по великому результату науки, идет от многоразличия к Синтезу, от фактов к обобщению их и познанию. А натура Бога другая. Это полный синтез всего бытия (вечно), саморассматривающий себя в многораз

325

личии, в Анализе" [1]. Бог в понимании Достоевского - полнота мира, общие принципы мира, проявляющие себя в частностях, в многообразии человеческого. "Всякая нравственность выходит из религии, ибо религия есть только формулы нравственности" [2]. Поэтому заповеди Бога - не набор категорических императивов, но призыв нравственности в лице Христа - к человеку. Христос в "Великом Инквизиторе" есть сущность и полнота свободы человеческого мира. В "настоящем христианстве" поклонение Христу и человеку - одно и то же. Христос своим появлением в полном молчании обращается к каждому, требуя однозначного ответа о смысле собственного бытия, жизненной программы. Достоевский как бы "проигрывает" в своих произведениях альтернативные возможности сознания, вынужденного выбирать себя в ответ на вопрошания бытия. Интуиция писателя опережает современную ему западную философию.