Эрик Вейнер - Философский экспресс. Уроки жизни от великих мыслителей

Вот главный подтекст ее философии: наша сущность во многом определяется тем, чем мы предпочитаем себя окружать. И это наш выбор. Философия показывает, как это происходит. Понять, что мы вольны выбирать, — это и есть первый шаг к тому, чтобы выбирать мудро. Как писал на эту тему немецкий писатель Герман Гессе, «впервые срывая крошечный цветок, чтобы поставить его рядом с рабочим местом, человек делает шаг к радостной жизни» [148] Hermann Hesse, My Belief: Essays on Life and Art (New York: Farrar, Straus & Giroux, 1974). .

Я сижу за письменным столом в Вермонте, работаю. Каждое лето я приезжаю сюда. Всегда в тот же домик, где меня окружают одни и те же предметы. Вот мой ноутбук, вот мягкий, почти неземной отсвет клавиатуры, вот приятное пощелкивание клавиш. Вот моя чашка кофе. Я наслаждаюсь приятной тяжестью чашки, ее теплом в этот холодный не по сезону летний день. Улавливаю легкий звук, с которым я отпиваю и глотаю теплый, с приятной горчинкой кофе, поднеся чашку ко рту и прикоснувшись к ней губами.

А вот и сам мой письменный стол, твердый, солидный. Дерево воплощает желание дизайнера, которому (или которой) хотелось, чтобы этот стол использовали именно так, а не иначе. У этого стола есть история, биография: ведь предметам тоже есть что нам рассказать. Если прислушаться, можно ощутить присутствие столяра, изготовившего стол, всех, кому он принадлежал раньше, грузчиков, которые доставили его сюда, и приятной леди, которая протирает его по воскресеньям. Всего лишь стол, да! Но вокруг него — целый мир.

Я читаю «Записки у изголовья» — и вот наши с Сэй-Сёнагон взгляды встречаются сквозь толщу нескольких столетий. Она смотрит на меня сурово. Оценивает. От ее глаз не ускользает лысина, рябинки на коже, небрежно подобранная одежда. Представляю, в какой список она внесла бы меня. «То, чего лучше бы вовсе не было»? «То, что я Боже-мой-ни-за-что-на-свете»? Безусловно, она заметит и мой ум, любящий бросить вызов великим идеям; и все же она не слишком впечатлена: у стоящего перед ней мужчины недостает эстетического импульса.

И она права. Я не склонен уделять внимание деталям. Уход за собой — это для простых смертных. У меня, Человека идеи, времени на такую ерунду нет. Я по-странному горжусь своей неряшливостью, ведь интеллектуальная глубина, полагаю я, обратно пропорциональна аккуратности внешнего вида. Моему уму нужно большое, он будто фотокамера, застрявшая в режиме широкоугольника. Мой ум игнорирует мелочи, выискивая великое и всеобщее.

Такая гигантомания охватывает практически всю мою жизнь. Я отлично открываю банки с едой (большое), но забываю их закрывать (малое). Исправно кормлю собаку (большое), но забываю — кота (малое). Пишу книги (большое), но имею ужасный почерк (малое). И я даже не склонен рефлексировать на этот счет (кому есть дело до подобной ерунды?). Вернее, раньше не был. Я осознаю, что за невнимательность к деталям приходится платить. Она связывает, ограничивает меня. А один раз чуть не убила.

Подростком я учился управлять частным самолетом. И все было хорошо — поначалу. «Ты хорошо понимаешь большие вещи, но не мелочи», — как-то раз после занятия сказал мне инструктор. Было не вполне понятно, комплимент это или упрек. Полагаю, ответ зависит от того, насколько сам говорящий умеет ценить малое. Он, в отличие от меня, умел.

Однажды после очередного занятия с инструктором я вырулил обратно на парковочную площадку и выключил мотор. Я уже расстегивал плечевые ремни, когда инструктор сказал как ни в чем не бывало:

— Ну, я пойду. Теперь давай сам.

— Чего?

— Ты готов.

— Готов?

— Ну да. Готов.

Мой первый самостоятельный полет. Мне шестнадцать, я даже машину еще сам не водил. Я громко сглотнул.

— Все получится, Эрик, — произнес какой-то вроде бы знакомый голос… да это же я сам и сказал.

— Да, все получится, — ответил я самому себе.

— Да наверняка, — отозвался инструктор. — Дай только я все-таки выйду из машины.

— Да-да, конечно…

Он выбрался из самолета: место рядом со мной зияло пустотой. Я связался с диспетчером, запросил разрешение на руление и взлет.

— Принято. Взлетно-посадочная полоса номер 14, — прозвучал чеканно-ясный ответ.

Подрулив почти к самому началу полосы, я пробежал глазами чек-лист.

Закрылки? Готовы.

Бак? Полон.

Высотомер? Готов.

Вроде все в порядке. Я связался с диспетчерской вышкой. Взлет разрешили. Я передвинул вперед рычаг управления. Плавно набираю скорость. Мощность двигателя в норме. Так. А это что за стук?

Что-то пошло не так. За несколько секунд я должен был решить, продолжать движение или отменить взлет. По мере ускорения стук делался громче. Подняв глаза, я заметил, что ручка двери в открытом положении.

Черт! Я забыл… как это по науке? В общем, закрыть дверь. Не отпуская одной рукой штурвал, я потянулся другой вверх и захлопнул дверь. Через пару секунд самолет уже был в воздухе. В остальном полет прошел так, как и должен проходить полет: без приключений. Сел я безупречно.

Пока я рулил к стоянке, диспетчер на секунду прервал поток технической информации и быстро произнес: «Поздравляю, Эрик».

— Спасибо! — ответил я, а в голове крутилось: «Вы бы знали. Вы бы только знали».

Вернувшись вечером домой, я прокрутил в голове весь этот случай заново. Ерундовый недосмотр, обычная дверная ручка, но все могло закончиться трагедией. Прав был инструктор. Мелочи — мое слабое место. И мелочи могут убить. А могут и спасти.

Сэй-Сёнагон знала это как никто другой. Однажды императрица Тэйси, видя, как радуется Сёнагон циновке-татами изящной работы, заметила: «Ты находишь утешение в самых простых пустяках, не так ли?» Ответ никто не записал, но я примерно представляю, о чем думала писательница: «Да, ваше величество, но это совсем не пустяки».

Грусть ложится на душу тяжким грузом, но это, быть может, иллюзия. Может быть, она легче, чем нам кажется. Может быть, героические деяния не так и важны. Может быть, так называемые пустяки — красота простых вещей — могут нас спасти. А может быть, спасение ближе, чем кажется. Просто протяни руку — и захлопни дверь.

Сохранился ли по сегодняшний день японский «культ красоты»? Взгляните на голые небоскребы и реки, одетые в бетонные набережные, и вы скажете: нет, он ушел. И с этой точки зрения будете правы. Большая Япония некрасива.

Но присмотритесь к мелочам — и все изменится. Я словно десятилетка, впервые глядящий в микроскоп: мне открылся поразительный мир, ранее скрытый от глаз, но всегда бывший вокруг нас. Крошечные проявления красоты видны мне повсюду: мягкий свет торговых аппаратов; онигири — маленькие треугольнички из риса и рыбы, свернутые так, чтобы лист водорослей оставался хрустящим; чашечка саке, поданная в изящном деревянном ящичке.