Александр Марков - Теории современного искусства

Или, например, когда в бывших советских газетах стали печатать эротические фотографии и проводить конкурсы красоты, это был не столько акт освобождения от идеологии в пользу потребления удовольствий, сколько переход к не менее жесткой идеологии, но с другими маркерами. Политическое подменялось псевдоэротическим: свобода слова — свободой тела, образ Запада — образом продажи себя, равенство — равным риском или равным ликованием, разделяемым опытом телесной беззащитности или телесного бесстыдства, соревнование, честная конкуренция — желанием обмануть любые официальные инстанции или массы, выдав свое желание за единственное содержание коллективного опыта. Так формировалась и культура последующих лет, культура телевизионных ток-шоу, соединяющая безапелляционность с самообманом, неумение вести дискуссию — с изобретательной претенциозностью, антизападничество — с подменой политической логики бытовой. Родители, которые присылали в редакцию газет фото своих дочерей в купальнике, потом стали писать с призывами защитить на ших детей от развратного Запада — это вовсе не смена идеологии, а одна и та же идеология, выносящая честную политику за скобки и заменяющая ее торговлей с элементами шантажа.

Г. А. Орлова реализовала только что упомянутый «обнинский проект», существующий в виде прекрасного сайта: огромное исследование жизни подмосковного ядерно- го города, с указанием на то, как стала возможна качественная совместная работа, не подразумевавшаяся личными установками участников проекта — каждый ожидал от проекта своего. При этом оказалось, что структуры лабораторных взаимодействий определили и язык, и интонацию разговора о проекте, стиль участия в проекте, но и определенные ограничения технократических замыслов. Мы все знаем, что в позднем СССР существовали мощные НИИ, происходила технизация многих сфер жизни, в школах стояли проекторы, а данные колхозов обрабатывались целыми бюро, СССР задавал стандарты строительства и транспорта для многих стран-сателлитов, но в целом эта модель оказалась неконкурентной, по одной причине — отсутствия собственного технического языка. Даже инженеры были вынуждены изъясняться языком официальных газет или отчетов. С этим было связано и отношение к культуре как к отдушине, а не как к ресурсу обновления языка.

Бруно Латур начинал как семиотик, поставивший вопрос, как устроены научные статьи: в них просто излагаются результаты исследований, или есть какие-то значащие структуры, которые облегчают это изложение, наводят на новые мысли или, наоборот, блокируют правильное представление исследований. Как и все семиотики, Латур поначалу верил, что можно добиться, чтобы в научных статьях производились только истинные и недвусмысленные высказывания. Но потом состоялся переход от структурализма к постструктурализму: оказа лось, что текст во многом определяется жизнью лаборатории, — тем, как в лаборатории распределили обязанности, в том числе обязанности по производству текста. Но и не-пишущие текст в лаборатории, как тоже выяснилось, влияют на его содержание и форму не меньше, чем те, кто этот текст пишут. Результатом стала работа С. Вулгара и Б. Латура «Жизнь в лаборатории. Социальное конструирование научных фактов» (1979).

В этой работе утверждается, что, пока ученые конструируют свой предмет, предмет конструирует знание о нем. Ученые продолжают изучать предмет, не замечая, что предмет уже порождает не только узкое знание о себе, но и знание о них самих как создающих этот предмет. Получается, что отношение к предмету во многом определяется тем, в какую лабораторию он попал. Примером применения такой критики предметности лаборатории в форме арт-проекта стала книга немецкого интеллектуала и бло- гера Александра Пшеры «Интернет животных»; недавно в одной из московских галерей была очень интересная экспозиция по этой книге. Книга Пшеры имеет подзаголовок «новый диалог между человеком и природой»: человек и природа не просто должны сесть за стол переговоров, а природное должно вернуться в повседневную жизнь человека, в повседневные диалоги, чему помогут цифровые технологии.

Мы знаем два интернета — интернет людей, наше сетевое общение, и интернет вещей, например, «умный дом» или логистические цепочки без участия человека. Когда окончательно победит беспилотный транспорт, интернет вещей будет по мощи сопоставим с интернетом людей. Но Пшера предлагает третий интернет — интернет животных. Животные своей чувствительностью, например, умением предвидеть землетрясения или ловить воздушные потоки, или мимикрировать в неблагополучных районах, обогатят наш мир: не просто расширив наши технические возможности, а научив относиться к технике иначе — не как к грубому инструменту присвоения вещей, но тонкому способу чувствовать меняющуюся ситуацию.

Есть и похожие проекты, например, «Инсектопедия» Хью Раффлза (как и «Циклонопедия» Резы Негарестани; в этой книге за образец он берет Википедию, постоянно развивающееся интерактивное знание), в котором мутации насекомых в неблагоприятных экологических условиях рассмотрены не просто как уничтожение природной среды, а как определенное информационное неблагополучие. Тогда можно обратить внимание уже не просто на копоть и другие вредные выбросы, но на колебания температуры, поведение птиц, возможности перемещения уже мутировавших организмов, чтобы от противного понять, как следует правильно направить эволюцию на основе больших данных. Человек, загрязнивший природу, должен не просто исправить свои ошибки, а научиться, пользуясь насекомыми как датчиками, единицами внутри обработки информации, улучшать среду. Тогда насекомые смогут выполнить все свои функции: не только опылять растения и служить кормом для птиц, но поддерживать более сложный природный баланс в лесу.

Все эти проекты построены на акторно-сетевой теории, которая позволила связать разные миры, увидев, что разные способы визуализации животных — от рисунков пещеры Альтамира до нынешних фото в социальных сетях — часть единого опыта связи человека с природой. Не нужно обязательно добиваться фотографий высокого разрешения: человек связан с животным страданием, и поэтому может быть нечеткая фотография или видеосъемка, но лучше отвечающая той информационной системе, которую создает само животное.

Сам Пшера рассказывает о своем знакомстве с лесным ибисом: к птице были прикреплены датчики, транслирующие ее положение в пространстве. В результате наблюдались не просто типовые и уже неинтересные миграции птицы, но взаимодействие птицы с другими акторами: деревьями, небом, человеком. Боится ли птица людей, летит ли низко, где питается — всё было важно, чтобы показать, как птица не только пользуется ресурсами природы, но и пересоздает лес и небо как место своего и чужого осмысленного проживания. Животные оказываются в чем-то программистами, работающими над своей средой.