Якоб Бёме - Духовные проповеди и рассуждения. Аврора, или Утренняя заря в восхождении

Каждому человеку, так говорят учителя, Бог готов откликнуть­ся с духовной или чувственной стороны, смотря по тому, с какой стороны человек горячее призывает Его. Удовлетворяет ли нас Бог как существ разумных или же как чувствующих — да будет это ска­зано всем чадам Божиим,— происходит это двояко.

Утоление чувства состоит в том, что Бог дарует нам утешение, восторг и ободрение (но постоянно искать этого утешения угодники Божии не должны). Это есть дело чувства; напротив того, удовле­творение разума есть нечто чисто духовное. Я разумею здесь такое состояние, когда никакой восторг души не может склонить ее высо­чайшей вершины; чувство блаженства ее не затопит, напротив, еще более могучей вознесется она над ним. Тогда лишь находимся мы в состоянии духовного удовлетворения, когда эти колебания чувств нашего преходящего существа не в силах поколебать все, что мы воспринимаем чувством, за исключением Бога.

"Господин,— говорит Марфа,— скажи ей, чтоб она помогла мне!" Не из зависти говорит она это, но в порыве нежности, обуяв­шей ее. Ибо действительно так нужно это назвать: порывом нежно­сти или милым задором.

"Как так?"

Она видела, что Мария всецело была поглощена упоением бла­женства. Она знала свою Марию лучше, чем Мария ее,— для этого она довольно долго жила. Жизнь приносит самые ценные познания того, что нам дано на земле, жизнь учит ценить высокие и просве­щающие чувства больше всего того, что, за исключением опять-таки Бога, может когда-либо быть даровано нам в этой жизни. Ее поуче­ние значительно яснее того, что может дать даже просветление ра­зума: этот свет вечности возвещает нам всегда лишь о нас и о Боге вместе, а не о нас только без отношения к Богу! Когда же имеешь перед глазами лишь себя, тогда лучше различаешь, что кому надле­жит, а что нет. Тому пример нам святой Павел, а также языческие мудрецы. Святой Павел видел в восхищении своем Бога и себя са­мого, как бы слившимся с Богом духовным образом. И все же не доставало ему необходимого прозрения, чтобы без того наипослед­него иметь ясное представление о каждой добродетели. И это пото­му, что не упражнялся он еще в делах. Те же мудрецы, наоборот, поднялись через упражнение в добродетели на такую высокую сту­пень познания, что имели более ясное представление о каждой доб­родетели, нежели Павел или другой святой, впервые испытавший восторг.

На этой ступени стояла и Марфа; оттого и ее обращение: "Гос­подин, скажи, чтобы она помогла мне!" надо понимать: моя сестра воображает себе, что она уже может все, чего бы только ни пожела­ла, только оттого, что так хорошо ей сидеть, приютившись подле Тебя.

Однако посмотрим, так ли оно: "Вели ей встать и уйти от Тебя!" Это было скорее шуткой, а не серьезными словами. Мария была так полна мечты, куда ее влекло, она не знала; желалось ей чего, сама не ведала! Мы слегка подозреваем эту милую Марию в том, что она сидела так у ног Господних, больше чтоб испытывать это состояние, нежели ради духовной жажды! Вот почему Марфа просит: "Госпо­дин, скажи, чтоб она встала!" Она боялась, что сестра предастся сла­достным чувствам и остановится на этом.

Тогда Христос сказал ей: "Марфа, Марфа! Ты заботлива, ты хло­почешь о многом; а нужно одно! Мария избрала лучшую часть, ко­торая не может быть у нее отнята никогда!"

Не с угрозой произносит Христос эти слова. Ему понятны ее сомнения, Он утешает ее тем, что будет Мария такой, как она жела­ет.

Почему Христос говорит: "Марфа, Марфа", почему называет ее по имени дважды? Без сомнения, говорит Исидор, Бог с тех пор, как стал человеком, ни разу не назвал по имени того, кто бы потом по­гиб; кого не назвал он, те остаются под сомнением! Под этим Хри­стовым названием по имени я разумею: Его предвечное знание того, записан ли кто от начала веков, раньше создания всякого творения, неизгладимо в книгу жизни. Отец, Сын и Святой Дух; что названо вместе с этим и чье имя, кроме того, Христос Сам произнес, из тех не погиб ни один.

Но почему Марфу называет Он дважды? Чтоб указать, что все временные и вечные преимущества, когда-либо дарованные и пред­назначенные творению, все это выпало на долю Марфы. Первым "Марфа" указывает Он на совершенство ее в делах временных, вто­рым — на то, что требуется для нашего вечного спасения, утвер­ждая, что у нее и в этом нет никакого недостатка.

"Ты заботлива,— продолжает Он,— ты вся в миру и все же не даешь миру быть в тебе". Те могут заботиться о мире, которые уме­ют непоколебимо стоять среди мирской суеты. А стоят они непоко­лебимо, поскольку все свое дело исполняют по прообразу предвеч­ного света. Делами занимаются вовне, творчество же совершается только там, где побуждаемый разумом действует сам из себя. И только те люди творят, которые находятся среди вещей, но ими не поглощены. Вплотную к ним они стоят, но держатся за них так, как будто стоят они там, наверху, у крайнего небесного круга, совсем близко к вечности.

Ибо все преходящее есть только средство.

В двояком смысле. Во-первых, необходимое средство — без не­го я не могу постичь Бога,— мое дело и творчество во времени. Мы только что об этом писали: это отнюдь не может повредить нам в заботе о нашем вечном спасении.

Во втором смысле преходящее есть для нас только средство, поскольку мы должны от него освободиться. Ибо для того постав­лены мы во времени, чтобы через разумное творчество приблизить­ся к Богу, становясь и во временном все больше подобными Богу. Это имел в виду и святой Павел, говоря: "Побеждайте время, дни злы!" "Побеждать время" — это значит неустанно устремляться вверх к Богу, как надлежит разумному существу: не в многообразии воображаемом, но в истине как в переживании разума. А "дни злы" понимайте так — день указует на ночь: не было бы ночи, не было бы и дня и не заводили бы речи о нем, все был бы один свет. И от этого Павел хочет избавиться. Ибо скудна такая жизнь в свете, которому грозит тьма, скрывающая и омрачающая высокому духу его вечную родину. Отсюда и завет Христа: "Ходите в свете, покуда у вас есть свет". Кто творит в свете, тот проникает вверх в Бога, чистый и сво­бодный от всякого посредства свет будет в нем творчеством, и твор­чество его станет ему его светом.

И на этой ступени стояла милая Марфа; почему Он и мог ска­зать: "одно только нужно конечно". Я и ты, хотя бы только раз объя­тые вечным светом, Мы "Одно", "Двуединое же есть такой возго­ревшийся дух, место которому выше мира, но ниже Бога лишь на окружности вечности". Он двойственен, ибо не видит Бога без по­средства. Мысль и действительность, или познание и предмет по­знания, для него не сливаются еще в одно. Но эти оба не суть еще Бог; ибо тогда лишь становишься Богом, когда дух безусловно сво­боден. Тогда Одно — Два, и Два — Одно: свет и дух! Эти Два — Од­но, покуда душа объята вечным светом.