Вольфрам Айленбергер - Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

И в самом университете – в ходе предшествующих десятилетий Герман Коген, Пауль Наторп и Эрнст Кассирер сделали его оплотом неокантианства – Хайдеггер вместе со своим «штурм-отрядом» получает в первый год положительный отклик. Список студентов, которых он привлекает на свою сторону, читается как «Who is Who» послевоенной немецкой философии и философской публицистики: Ганс-Георг Гадамер, Герхард Крюгер, Карл Лёвит, Вальтер Брёккер, Ханс Йонас, Лео Штраус…

В первые сумбурные месяцы Гадамер – особая опора для Хайдеггера, ведь он коренной марбуржец, его родители пользуются в городе большим уважением, а потому весьма полезны при совершении множества малых и больших покупок. Хайдеггер находит философского единомышленника в лице евангелического теолога Рудольфа Бультмана. Для самого же Бультмана, находящегося под влиянием Кьеркегора и Ясперса, важно отыскать в творчестве Хайдеггера истинную экзистенциальную мощь христианства – далекую от всех мифов и ложной учености, а равно и от всех институциональных рамок и принуждений. Бультман тоже стремится демистифицировать христианство. Хочет показать человеческое существование во всей его абсурдности и наготе, заставив его таким образом почувствовать силу освобождающего христианского послания [177] Ср.: Safranski, R. (2001). S. 156ff. См.: Сафрански Р. Хайдеггер: германский мастер и его время. С. 191–193. . Именно этого желает и бывший церковный философ Хайдеггер – только без христианского обета спасения.

Заглянуть в фундаментальную бездну своего «я» индивиду позволяет, как всё более отчетливо понимает Хайдеггер в первые марбургские месяцы, прежде всего постоянно присутствующее в экзистенции осознание смертности. Разумеется, человек не может обрести собственное спасение извне, откуда-то еще, как обетованное или даже откровенное, оно обретается только из открытого, а потому всегда сопряженного со страхом взгляда в бездну собственной конечности. В итоге для человеческого бытия существует лишь один действительно неизбежный, мало того, непреложный факт – близящаяся смерть, в любой момент присутствующая как реальная возможность. Христианская вера обещает навечно избавить каждого человека от этой бездны. Но, с точки зрения Хайдеггера, именно это и делает ее весьма сомнительной.

Итак, и для Бультмана, и для Хайдеггера в их марбургский период важно проложить каждому индивиду путь к решению в исключительном смысле – как первый шаг к свободному, подлинному способу существования. Близость двух философов, а равно их различия, заметны каждому. Такое философско-теологическое сочетание действует на молодых слушателей обоих факультетов прямо-таки электризующе. В Марбурге 1924 года что-то в духовном плане приходит в движение. Вскоре об этом начинают говорить и студенты. Не только в ближнем окружении, но всюду – до Берлина и дальше.

Интенсивность, которую Хайдеггер ищет в мышлении и как наставник умеет создать, не терпит обнадеживаний и содействий. Здесь любой компромисс неизменно выглядит леностью. Леностью мысли. Хайдеггеровской мобилизации «ужаса», а равно «пред-приближению присутствия» (Dasein) к своему «вперед-себя», как он формулирует летом 1924-го перед студентами, присущ, пожалуй, и компенсаторный момент. Ему тридцать пять лет, он женат, имеет двоих детей, находится в расцвете жизни и творчества. И всё же в глубине души совершенно отчетливо сознает, что в противоположность подавляющему большинству своих сверстников никогда не ощущал на себе пограничного опыта близости смерти, конкретного бытия-к-смерти. Однако в помещении словно пробегают искры, когда он в придуманной персонально для него экипировке – узких бриджах и длинном сюртуке (наполовину национальное одеяние, наполовину обычный костюм) – входит в аудиторию, начинает говорить тихо, почти шепотом, глядя в окно, без конспекта и заметной подготовки, всё глубже и глубже погружаясь в философствование. Этот человек и есть то событие, которым он хочет быть.

Только в зимнем семестре 1924–1925 года он впервые испытывает на себе то, о чем до сих пор только с увлечением говорил и писал. «Нечто демоническое охватило меня, – признается он себе (и не только себе) 27 февраля 1925 года. – Ничего подобного со мной еще никогда не случалось» [179] Arendt, H., Heidegger, M. (1998). S. 14. См.: Арендт Х., Хайдеггер М. Письма 1925–1975 и другие свидетельства / пер. А. Григорьева. М.: Издательство Института Гайдара, 2016. С. 13. .

Однако здесь Хайдеггер имеет в виду вовсе не познание ужаса или близости смерти, о которых рассуждает на лекциях, и не соотнесенное только с «я» исключительное состояние. Напротив. Это познание другого человека, познание любви: «Когда присутствие другого вторгается в нашу жизнь, с этим не справится ни одна душа» [180] Арендт Х., Хайдеггер М. Письма 1925–1975 и другие свидетельства / пер. А. Григорьева. М.: Издательство Института Гайдара, 2016. С. 11. , ведь «мы никогда не знаем, чем благодаря своему существованию можем стать для других». В таком исключительном состоянии, пишет влюбленный, остается лишь одно: «Одна человеческая судьба отдает себя другой человеческой судьбе, и чистая любовь обязана эту самоотдачу сохранять такой же, какой она была в первый день» [181] Арендт Х., Хайдеггер М. Письма 1925–1975 и другие свидетельства / пер. А. Григорьева. М.: Издательство Института Гайдара, 2016. С. 11. . Начало переписки:

10 февраля 1925

Дорогая фройляйн Арендт!

Между нами всё должно быть предельно ясно и чисто. Лишь тогда мы будем достойны того события, каким оказалась наша встреча. То, что Вы стали моей ученицей, а я – Вашим учителем, есть только внешняя причина того, что произошло с нами. Я никогда не смогу обладать Вами, но Вы отныне часть моей жизни, и пусть она развивается подле Вас [182] Arendt, H., Heidegger, M. (1998). S. 11. См.: Арендт Х., Хайдеггер М. Письма 1925–1975 и другие свидетельства. С. 9. .

«Фройляйн», к которой так беззащитно и откровенно обращается Хайдеггер, – это Ханна Арендт. На тот момент ей восемнадцать лет, она уроженка Кёнигсберга, студентка, изучающая греческий язык, философию и богословие Нового Завета. Уже вскоре по приезде в Марбург осенью 1924 года Арендт и в студенческом кругу воспринимается как своего рода событие и сенсация. И не только по причине ее исключительной красоты и экстравагантной, подчеркнуто яркой манеры одеваться. Подобно Хайдеггеру, который в 1923 году, вступая в должность, привел с собой из Фрайбурга, по его собственному выражению, целую «ударную группу» студентов и аспирантов, интеллектуально выдающаяся студентка Ханна Арендт сумела подвигнуть большую группу друзей и однокашников – как их духовный лидер и глава – перебраться вместе с нею из Берлина в Марбург, чтобы там собственными ушами и глазами убедиться в том, о чем студенты-философы шептались уже по всей республике: что в Марбурге появился некий новый блестящий ум, у которого можно «заново научиться мыслить». Это был пророк бытия Мартин Хайдеггер.