Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Политическая история, а также история войн и государств не является ни непонятной, ни случайной. Не так трудно понять битву, как военные установления или способы производства. Историки никогда не связывают с единственным случаем величие и упадок народов. Но военные поражения не всегда доказывают поражение империй: чужеземное вторжение разрушило процветающие цивилизации. И нет пропорциональной зависимости между причиной и следствием. События обнажают только случайный детерминизм, связанный не столько с несовершенством наших знаний, сколько с устройством человеческого мира.

Каждый раз, когда мы соотносим поступок относительно ситуации, нужно определить поле неопределенности. Если рассматривать его на длительном отрезке времени и в глобальной цивилизации, поле неопределенности сливается с человеческой способностью выбирать, желать, создавать. Среда бросает вызов, а общества утверждают или не утверждают силу принять его. Метафизика жизненного стремительного броска, индивидуумы или коллективные сообщества ограничиваются переводом того, что мы считаем понятием или образом. Судьбу общества объясняют не особыми добродетелями групп людей. А если мы хотим оценить определение этой судьбы, мы спрашиваем себя, какова вероятность того, что способности, необходимые для успешного ответа, проявят себя в другой раз, перед лицом того же вызова. Цивилизация, которая возникает от встречи среды и воли, сравнима со счастливым выигрышем в лотерею: редко случается, когда среда бывает милостива к человеку или этот человек в состоянии воспользоваться представившимся шансом.

Вероятностный аспект исторического объяснения становится более очевидным, если он размещается на более низком уровне. Положение Людовика XVI перед лицом финансового кризиса и Генеральных штатов, положение Гитлера в 1940 году перед Великобританией, продолжающей войну, и таинственным и грозным Советским Союзом не было заранее зафиксировано ситуацией. Другой человек мог бы создать фронт, использовать войска против парижских мятежников. Другой главнокомандующий несколько лет поддерживал бы на востоке нейтралитет, собирая силы, чтобы удерживать западные страны в мире. И поведение Людовика XVI, и действия Гитлера были вполне вразумительными. И один, и другой имели образ мышления, унаследованный от прежних монархий или свойственный демагогам, добившимся высшей власти. Но достаточно того, что никто не может отрицать, что король, случайно отмеченный по наследству определенным характером, способен действовать по-другому для того, чтобы решения Людовика XVI по отношению к ситуации частично принимали бы долю случайности. Достаточно того, что стратегия, в конце концов принятая Гитлером, являлась следствием расчетов, которые при другом диктаторе или при этом же, но по-иному сведущему в ситуации или подверженному влияниям, были бы иными для того, чтобы течение Второй мировой войны обрело бы внезапный, удивительный аспект.

Человек, который оказывается призванным принимать исторические решения, выражает общество или эпоху; но никогда политическая или военная судьба этого человека не бывает строго задана общественной системой, рассматриваемой в общих чертах. Падение монархии и революция открывали одаренному офицеру низкого происхождения безграничную перспективу. Карьера Бонапарта была типичной для своего времени. Но то, что человек, вознесенный на вершину власти, оказался именно Наполеоном Бонапартом, никто не мог бы даже предвидеть. Этот факт зависел от многочисленных причин, которые привели к остановке шара именно на этом номере, а не на другом. Восхождение Наполеона на трон – это розыгрыш среди других возможных в великой лотерее революций. А то, что Наполеон, властелин Франции, стал вести политику, выражавшую его уникальную личность, а не общие наклонности всех коронованных авантюристов, но многочисленные обстоятельства, служившие его амбициям, сказывается на развитии неопределенных последствий так, что по крайней мере Франция и Европа еще долго будут испытывать на своих институтах печать его гения.

Людям поступков нравится обращаться к своей звезде, они чувствуют себя игрушкой провидения, злого гения или неведомой и таинственной силы, как иногда называют случай. Они чувствуют, что рациональное действие только высчитывает шансы. Главнокомандующий, политик, спекулянт и предприниматель редко бывают в ситуации понимания, дающей право на строгое сочетание возможностей, имея в виду завершение. Они спорят и не могут не спорить. Противодействия противника никогда невозможно полностью предвидеть в тот момент, когда он разрабатывает план битвы, эпизоды которой зависят от успеха парламентских уловок. Они слишком многочисленны, чтобы их можно было пересчитать, биржевой игрок пренебрегает вмешательством общественных властей или политических событий, которые изменяют атмосферу финансовых кругов, предприниматель, составляющий программу капиталовложений, рассчитывает на период развития. Структурные признаки человеческих поступков – столкновение воли, необъяснимая сложность ситуаций, странность явлений, причины отклонений – разве они больше не известны в социологических теориях? И можно ли пренебрегать ими в историческом понимании? Когда понимание переносится на момент выбора, чтобы представить себе возможные варианты, оно снова пересматривает действующих лиц, восстанавливает события такими, какими они происходили, не в развитии необходимости, но в реальном фейерверке событий.

Вероятность этого все-таки не строго объективна: решения привязываются к ситуациям, от которых они отделяются, великие люди «выражают» их среду, последовательность никогда не бывает абсолютно отчетливой. Человеческому сознанию не удается расшифровать ситуации или исчерпать перечисление причин. Но расчеты вероятности, обращенные в прошлое, соответствуют перспективным представлениям о действующих лицах. Исторический мир сам по себе вычерчивает отличие последовательностей, различие между массивами данных (количество населения, средства производства, сопротивление классов) и инициативами личностей, между развитием необходимости и сутью событий, когда судьба не определена, крупные даты, отмечающие конец или начало эпохи, случайности, которые изменяют судьбу цивилизации. Структура истории очень похожа на случайную структуру, чтобы ее можно было применить к тому же самому образу мышления.

Эти формальные рассмотрения не имеют целью усилить роль великих людей или ответственность случаев. Невозможно догматическое отрицание этой роли или этой ответственности: в каждом случае надо задаться вопросом, в какой мере человек, выбранный политической лотереей, отметил своей печатью течение своего времени, если его неудача закрепила или вызвала распад государства, если событие отразило или изменило соотношение сил или развитие идей. Ответ никогда не будет белым или черным, необходимостью или случайностью: создание героя было подготовлено историей, даже если кто-то другой придал ему различные черты.