Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Могут сказать, что это впечатление является поверхностным и этот рай предназначается для туристов. Меньшая часть литераторов зарабатывает на жизнь своим пером. Преподаватели, профессора лицеев или университетов влачат жалкое существование с незначительным жалованьем (более достойная жизнь доступна университетским семьям с двумя жалованьями). Ученые работают в плохо оснащенных лабораториях. Рассуждают о случае с интеллектуалом, известным и плодовитым писателем, который тем не менее посвящал свое перо малопонятной революции, но забывают тех, кого озлобляет контраст между доходами (незадекларированными) коммерсантов, хирургов или адвокатов и скромностью их собственной жизни.

Интеллектуалы не менее, чем другие французы, чувствительны к экономическим проблемам. Некоторые писатели представляют, что государственные издательства увеличат тираж их книг и что советская власть щедро предложит ученым то, что надо для работы, все то, что жалеет для них республика. С другой стороны Атлантики подобные специалисты печатного слова, которых не решаются назвать интеллектуалами, получают значительные прибыли [83] Редактор журнала Time имеет жалованье до 30 тысяч долларов. . Щедрость больших предприятий, которые конвертируют талант писателя в товар определенной стоимости, не заботясь о духовном качестве, благородство государства, единственного хозяина наук и искусств, может быть, внушает некоторую зависть интеллектуалам страны, которая слишком мала, чтобы ее капиталисты или государственная казна раздавали деньги с такой расточительностью.

Однако я сомневаюсь, что подобное объяснение затрагивает главное. Разница между зарплатой квалифицированного рабочего и университетского профессора во Франции достаточно велика и, вероятно, больше, чем в Соединенных Штатах. А то, что благородная деятельность (научные или философские книги) приносит меньше дохода, чем более подчиненное творчество (журналистика), этот феномен не является чисто французским. Посвятившие себя благородному творчеству – ученые, философы, романисты, пишущие не для широкой публики, – пользуются авторитетом и почти полной свободой. Почему так много интеллектуалов ненавидят или говорят, что ненавидят общество, которое дало им достойный уровень жизни, в том числе коллективную поддержку, не препятствовало их деятельности и провозглашало, что духовные творения представляют собой высшие ценности?

Идеологическая традиция левых рационалистов и революционеров объясняет термины, в которых выражается диссидентство французских интеллектуалов. Это диссидентство зависит от ситуации. Большинство интеллектуалов, интересующихся политикой, раздражены потому, что чувствуют, что их обманом лишили того, что им причитается. Бунтующие или благоразумные, они ощущают себя вопиющими в пустыне. Четвертая республика подчиняется неразумным директивам членов парламента, не имеющего общей идеи, противоречивым требованиям различных влиятельных групп, разочаровывает как верноподданных, так и бунтарей. Эта республика полна негативных достоинств, консервативна перед лицом меняющегося мира.

Не один только режим в ответе за очевидный разрыв между интеллектом и действием. Интеллектуалы кажутся более интегрированными в социальный строй, чем другие, потому что в среде парижан романист занимает равное или более высокое место, чем государственный деятель. Не особенно компетентный писатель имеет широкую аудиторию даже в том случае, когда рассуждает о том, чего, расхваливая, не знает. Такое явление немыслимо ни в Соединенных Штатах, ни в Германии, ни в Великобритании. Традиции салонов, в которых правят женщины или болтуны, живы и в век техники. Всеобщая культура еще позволяет приятно рассуждать о политике, она не защищает от глупостей и не подталкивает к определенным реформам. В этом смысле интеллигенция во Франции менее приспособлена к политическим действиям, чем в других странах.

В США, Великобритании и даже в Германии среди экономистов, управляющих банковской сферой и промышленностью, между ними и государственными людьми, между солидной прессой, университетами и управленцами ведется постоянный обмен идеями. В объединение крупных французских предпринимателей практически не входят экономисты, и до недавнего времени они были почти презираемы. Функционеры не нуждаются в советах профессоров, журналисты почти не общаются ни с теми, ни с другими. Ничто так не способствует национальному процветанию, как обмен знаниями и опытом между университетами, редакциями, управленцами и парламентом. Политические деятели, руководители профсоюзов, директора предприятий, профессора или журналисты не должны ни подчиняться партии, которая сохраняет монополию власти, ни отделяться друг от друга вследствие предубеждений и неведения. С этой точки зрения никакой правящий класс не организован так плохо, как во Франции.

Писатель не осуждает свое правительство за пренебрежение к образованию в сфере политических или экономических наук. Скорее, он стал бы обвинять американскую цивилизацию за то, что она пренебрегает просвещенными людьми и мыслителями, не привлекая интеллектуалов к роли экспертов. И наоборот, экономисты и демографы жалуются, что парламентарии и министры лучше понимают защитительные речи лоббистов, чем их беспристрастные консультации. В конце концов, те и другие объединяются, свободные и безответственные, опьяневшие от критики в интересах революции, которая для одних сводится к усилиям по увеличению производительности, а для других – к преобразованию истории. Команда Мендес-Франса собирает экспертов и просвещенных людей, чиновников Комиссии по национальным финансовым расчетам и господина Франсуа Мориака. Может быть, участие во власти уменьшит недовольство и тех и других.

Потеря власти, богатства и авторитета является общей для всех наций Старого Света. Франция и Великобритания вышли победителями из двух мировых войн в то время, как Германия была два раза раздавлена. Превосходство богатства на душу населения, преимущество военной мощи в Соединенных Штатах в любом случае добавляется к естественному преимуществу – размерам страны. Но, если бы не было двух войн ХХ века, Франция и Великобритания продолжали бы занимать ведущее положение в мире, легко финансировать импорт благодаря доходам от инвестиций за пределы страны. В настоящее время под угрозой своих границ со стороны континентальной империи они едва выживают без внешней помощи и чувствуют, что неспособны защищать себя сами, а разница между американской и европейской производительностью, по-видимому, скорее расширяется, чем уменьшается. Смогут ли европейцы простить последствия собственного безумия тем, кто нажился на нем, можно ли считать положение гегемона завидным? Даже если бы американцы вели себя безупречно, европейцы все равно завидовали бы их подъему, так контрастирующему с их собственным упадком. Слава богу, американцы были небезупречны.