Коллектив авторов - Аристотель. Идеи и интерпретации

Исходным в этом вопросе является свидетельство Элия, александрийского неоплатоника VI в. В самом начале своего Комментарии на «Категории» Аристотеля Элий упоминает некоего философа Птолемея [298], которому приписывает биографию Аристотеля ( In Cat. 107, 13 CAG XVIII, 1). Философов же с таким именем известно по меньше мере двое: платоник и перипатетик. О первом сообщают Ямвлих и Прокл (Iamb., De anima 26 Finamore-Dillon; Procl., In. Tim. I, 20), о втором — Секст Эмпирик и Лонгин (Sext., AM I, 60–61; Longin. ap. Porph. Vita Plotini 20) [299].

На Птолемея-платоника как на вероятного биографа Аристотеля еще в 1854 г. указывал Валентин Розе [300]. Спустя почти сорок лет на Розе сочувственно ссылался тонкий знаток позднего платонизма Адольф Буссе [301]. Однако уже тогда силу набирала совершенно другая гипотеза о Птолемее, надолго определившая представление о нем у европейских ученых.

Впервые эту гипотезу в 1888 г. выдвинул Вильгельм фон Крист. Согласно ей, Птолемей ал-Гариб есть никто иной как Птолемей по прозвищу Хенн (ср. χέννιον — перепел), александрийский грамматик, живший приблизительно в конце I — начале II в. н. э. [302] Суда говорит о Птолемее Хенне как об авторе Необыкновенной истории (до нас она дошла в пересказе Фотия как Новая история, — Bibl. cod. 190), романа Сфинкс , эпической поэмы с шутливо-полемическим названием Противогомер , а также «некоторых других сочинений» ( Suda , II 3037). Среди этих последних, судя по всему, Крист и разумел биографию Аристотеля.

Окончательно гипотеза о тождестве Птолемея ал-Гариба и Птолемея Хенна оформляется в греко-арабских изысканиях Юлиуса Липперта. Как и Крист, Липперт исходит из того, что прозвание ал-Гариб было дано Птолемею не арабскими авторами, но является переводом с греческого: за ним легко угадывается ξένος. Решающим здесь оказалось сходство между Χέννος и ξένος. Липперт допускает, что причина, по которой первое могло быть ошибочно принято за второе, скрывается в маюскулах X и S — их легко перепутать при чтении. Не исключает он и другой возможности: арабский переводчик Птолемея прочитал ΧΕΝΝΟΣ верно, но не понял его значения, и решив, что оно является диалектной или варварской формой слова ΞΕΝΟΣ, перевел его как ал-Гариб [303].

Гипотезу Криста также поддерживает исследователь сиро-арабской традиции об Аристотеле Антон Баумштарк [304]. Опираясь на эту гипотезу, он строит стемму восточных жизнеописаний Стагирита, на «вершине» которой располагает Птолемея Хенна. В дополнение к ней Баумштарк выдвигает еще одно предположение: арабский перевод Птолемеевой биографии, скорее всего, был сделан не с греческого оригинала, а уже с существующего к тому времени ее сирийского перевода; переводчиком же на арабский стал Исхак ибн Хунайн (ок. 830–910 / 911 гг.), сын знаменитого представителя сиро-арабского христианства, врача и тоже переводчика Хунайна ибн Исхака. Хотя никаких следов сирийского перевода до сих пор не найдено, предположение Баумштарка поныне считается правдоподобными [305]. Это, в свою очередь, означает, что в арабский мир биография Птолемея попала вместе с сочинениями Аристотеля в IX в. при Аббасидах, во времена стремительно растущего «переводческого движения», центром которого стал Багдад и которое многим обязано образованным сирийским христианам, одинаково не чуждым эллинской мудрости и арабской вязи [306].

Своеобразным итогом этих исследований становится книга Антона Хатциса Der Philosoph und Grammatiker Ptolemaios Chennos (1914 г.), где ученый собирает все возможные свидетельства об авторе. Как видно уже по заглавию, в этой книге Птолемей Хенн изображается не просто грамматиком и мифографом, каким его считали Фотий ( Bibl. cod. 190, 151b, 10) и Суда (П 3037), но и человеком, не чуждым философских размышлений: издатель приписывает ему два специальных сочинения — Περὶ ψυχῆς и Περὶ φιλοσοφίας [307]. Впрочем, такая разносторонность была свойственна писателям той эпохи, а потому книга Хатциса не вызывает возражений. Напротив, она обеспечивает догадку Криста «вещественными доказательствами», придавая ей необходимую убедительность и завершенность. В результате гипотеза о единстве Птолемея ал-Гариба и Птолемея Хенна входит в авторитетное руководство Юбервега-Прехтера [308], так что и в 1957 г. Альбрехт Диле характеризует ее как communis opinio своего времени [309].

Но, как часто случается, чем шире простирается гипотеза в своем стремлении охватить множество разрозненных фактов, тем более очевидной становится условность ее допущений. Желание воссоздать интеллектуальный портрет Птолемея Хенна во всей доступной полноте невольно обнаружило шаткость тех предпосылок, на которых изначально держалась догадка Криста. Отождествление биографа Птолемея ал-Гариба с грамматиком и мифографом Птолемеем Хенном подспудно подразумевало и тождество последнего с Птолемеем-философом. Аргументы против такого упрощения приводит Диле. Их суть такова: у нас нет ни единого свидетельства, где бы мифограф — и притом довольно ненадежный — Птолемей Хенн упоминался в связи с философией, как нет и ни единого упоминания о философе Птолемее, которое свидетельствовало бы о его литературных занятиях [310]. Сам Диле, возвращаясь к точке зрения Розе, склонен считать, что биограф Аристотеля Птолемей ал-Гариб был платоником IV в., еще неизвестным Порфирию, но уже известным Ямвлиху.

Независимо от Диле к схожим выводам приходит Дюринг. Ученый уверен, что Птолемей ал-Гариб принадлежал кругу Порфирия и Ямвлиха и его биография Аристотеля написана в 1-ой пол. IV-го столетия. При этом своим прозвищем ал-Гариб Птолемей обязан вовсе не тому недоразумению, о котором говорит Липперт (см. выше), а стремлению арабского переводчика с его помощью отличить биографа Птолемея от астронома Клавдия Птолемея, автора Альмагеста , как еще в XIX в. верно полагал Мориц Штайншнайдер. Самое же главное убеждение Дюрига заключается в том, что почти все последующие биографии Аристотеля суть эпитомы Птолемея [311].

Обнаруженное в 1961 г. арабское жизнеописание, приписываемое Птолемею, заставляет Дюринга пересмотреть датировку его биографии, которую теперь он относит к сер. III в. (впрочем, совершено не поясняя причин своего решения). Кроме того, Дюринг делает несколько замечаний относительно вводной части биографии. В ней Птолемей признается, что взялся за свой труд по просьбе некоего Галла, желавшего иметь под рукой перечень аристотелевских сочинений, более краткий и ясный, чем у Андроника. И хотя, по заверению Птолемея, свой список он составил, не прибегая к Андроникову «пинаксу», Дюринг уверен, что это не так, и автор лукавит: перечнем книг и завещанием Аристотеля Птолемей несомненно обязан Андронику, причем материалы для биографии он собирал не иначе как в Александрии. Говоря же об отношении арабского текста к предполагаемому греческому оригиналу, Дюринг явно тяготеет к тому, чтобы считать новонайденную биографию всего лишь еще одним кратким переложением Птолемея, а отнюдь не полноценным переводом его сочинения [312].