Василий Налимов - Прошлое в настоящем

Несмотря на все несовершенство рассматриваемой модели, она тем не менее дает нам отчетливое понимание, что жизнь, а следовательно, и время в нашем представлении о Вселенной появляются только после того, как в непрерывном выделяется дискретное. Это хорошо понимали уже древние мыслители. Вот один из примеров [Брагинская, 1975]:

Описание сотворения мира представлено в ней [гл. VI «Похвального Слова Константину» Евсевия Кесарийского – 335 г. н. э.] в трех «системах терминов». В первой из них основным «термином» является «эон», причем «всецелый эон»… Он назван «нестареющим», и «неоканчивающимся»… и неподвластным человеческому уму. Сотворение мира представляется как претворение «континуозного» эона в эон дискретный, ибо по природе эон прям… и стремится, тянется в бесконечность… он подобен частями самому себе, т. е. не имеет ни частей, ни разделений… но возрастает, удлиняясь только по прямой. Эон далее сравнивается еще раз с прямой линией, тянущейся… в длину, называется бесформенным… единым и подобным монаде. И вот «царь всяческих»… со всею стройностью расположил в нем месяцы, и времена, и сроки, и годы, и поочередные промежутки дней и ночей, связав его разнообразными (пределами и мерами). Он раздробил его на отделы… и, разделив прямую точками (или центрами…), расположил в эоне великое множество и создал в бесформенном многоформенное различие… (с. 290).

Отказ от дискретности порождает в нашем сознании другую Вселенную, создавая представление о вневременной жизни в системе понятий, лишенных двойственного противопоставления. Пожалуй, наиболее яркое выражение это нашло в философии дзен, где снимаются противопоставления жизни и смерти, добра и зла. Вот несколько высказываний об этом современного японского философа Масао Абе [Abe, 1973]:

Напротив [речь идет о сопоставлении с христианством], для буддизма существенно то, что спасение состоит не в преодолении зла добром и приобщении к высшему Добру, а в освобождении от действующей антиномии добра и зла и пробуждении представления о Пустоте, которая превосходит такое противопоставление. При этом Пустота реализуется не концептуально, а холистически 37в своем полном существовании, и, как я уже говорил раньше, подлинная Пустота есть одновременно и наполненность. Таким образом, в экзистенциальном пробуждении к Пустоте появляется возможность преобладать над добром и злом, а не подчиняться этому. В этом смысле реализация подлинной Пустоты есть основание для человеческой свободы и творческой активности.

В другой своей работе он пишет [Abe, 1969]:

Жизнь и умирание в буддийском учении – это не процесс, не продолжение. Если мы де-факто или субъективно допустим, что живем или умираем в каждый момент , то сможем достичь понимания парадоксального единства жизни и смерти, которое останется неизменным на протяжении всей нашей жизни – действительным здесь и действительным сейчас . В этом смысле мы приходим к представлению о том, что наше существование живя-умирая само по себе есть смерть. Это не смерть как противопоставление жизни, но смерть в ее абсолютном смысле. В дзене это называется «Великой Смертью», посредством которой достигается нирвана, становление «вновь рожденным, через дошедшую до конца смерть». Это означает, что в каждый момент умирания ясно проявляет себя единство «Великая Смерть—Великая Жизнь». В работе «Записи голубой скалы» – одном из наиболее важных источников дзена – мы находим следующий коан: Чжаочжоу (по-японски Дзёсю), китайский мастер чань династии Тан, спрашивает Тоуцзы (Tосу): «Когда человек, переживший Великую Смерть, возвращается снова к жизни, что тогда?» Отвечая, Юаньу (Энго) говорит: «Надлежит умереть Великой Смертью, чтобы в этот момент достичь жизни» (с. 9).

Глубоко философские буддистские и особенно дзен-буддистские тексты, аналогичные приведенным выше, обычно трудно поддаются восприятию читателя, воспитанного в системе представлений европейской культуры с ее дуалистическими противопоставлениями, порожденными дискретностью логического мышления. Но все становится совершенно прозрачным, если признать континуальный характер глубинной сущности человеческого существования. Тогда «Великая Смерть» – это просто прекращение дискретного существования, а сознательный переход в континуальное состояние – это порождение новой – «Великой Жизни» 38. С этой мыслью можно соглашаться или не соглашаться, но при такой интерпретации ее нельзя не понять.

Понятной становится и та роль, которая приписывается «боязни смерти» отдельными ответвлениями восточных учений: смерть рассматривается как одна из преград, стоящих на пути становления самосознания человека. Согласно некоторым интерпретациям, одной из основных задач медитации является стремление к погашению этого страха [Leslie, 1976]. Здесь можно было бы поставить и такой вопрос – не порождены ли боязнью смерти многие проявления европейской культуры, такие как, скажем, стремление запечатлеть себя в истории, добиваясь власти, проявляя героизм, стремясь к первооткрывательству или как-нибудь иначе… Все глубинные мотивы деятельности оказываются связанными с дискретностью миропонимания. Но обсуждение этих вопросов уже выходит за границы нашей работы.

В этой системе взглядов становится ясной и невозможность дуалистического противопоставления добра злу. Создается впечатление, что древние мыслители Востока были глубоко последовательны – они хорошо понимали, что дискретное логическое мышление неизбежно приводит к парадоксам в самой системе исходных представлений, и попытались построить систему, опирающуюся на континуальность глубинного мышления. Европейская культура с ее склонностью к компромиссам, отчетливо формулируя парадоксы дискретности, продолжала развивать систему дискретно-логического мышления 39.

Хочется, конечно, обратить внимание и на то, что в текстах, стоящих у истоков нашей культуры, есть высказывания, снимающие дуалистические противопоставления, например в евангелиях:

…любите врагов ваших… ( Мф 5, 44).

Здесь исчезает перегородка, отделяющая христиан от их врагов, но это не отказ от борьбы, ибо сказано было также:

Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч ( Мф 10, 34).

Эти тексты обращены к прямому, внелогическому входу в континуальное мышление, иначе они не могут быть поняты. В западной теологии дискретность основных воззрений утвердилась прочно лишь после того, как Фома Аквинский сплавил христианство с миропониманием Аристотеля, и в этом наше расхождение с Масао Абе, который, противопоставляя буддизм христианству, не рассматривает последнее в его историческом развитии.