Игорь Прись - Знание в контексте

В этом смысле контекстуализм – антирелятивистская стратегия, идущая до конца, поскольку, по сути, она подрывает сами основы релятивизма. Она атакует основание релятивизма. Парадокс релятивизма достаточно тривиален. В истории релятивизма всегда так. Для того, чтобы релятивизм функционировал, чтобы его можно было анонсировать, предполагается некоторый тип субстанциальной идентичности. Есть нечто фиксированное, сделанное неподвижным, и относительность вводится по контрасту к нему. Контекстуализм выбивает у релятивизма почву из-под ног. Он говорит: ”Вы нечто фиксировали. Вы, релятивисты, вы слишком абсолютисты. Если бы вы были меньше абсолютистами, если бы вы задались вопросом о содержании, если бы вы в полной мере приняли во внимание действительную вариабельность содержания, вы бы поняли, что то, что вы полагаете полностью относительным, а именно истина, не так уж относительно, как вы думаете.”

То, что я говорю, абстрактно, но этому можно придать очень конкретный смысл. Зачастую, когда кто-то говорит нечто в особенной ситуации, – нечто, что вначале нас немного удивляет, шокирует, – мы сразу же, во имя общего принципа, желаем сказать: ”Нет. То, что ты говоришь, неверно!” Но очень часто, если присмотреться, то мы увидим, что в конкретной ситуации то, что говорится, в конечном итоге может быть истинным просто потому, что то, что говорится, приобретает очень специфический смысл, конструирует очень специфическое отношение с реальностью в её конкретной структуре (фр. finesse de son grain). В этом смысле контекстуализм – философская стратегия, которая даёт нам способ преодолеть релятивизм, – немножко автоматический, если хотите, минимальный, релятивизм эпохи модерна. Для меня релятивизм – обратная сторона абсолютизма. Именно потому, что относительно содержания, определения содержания – носителя истинностного значения – релятивисты слишком абсолютисты, в конечном итоге приходят к релятивизму относительно истинностного значения. Нужно поступать в точности наоборот. Нужно тем больше принимать во внимание меру относительности конкретного содержания, чем более непоколебимыми мы хотим быть относительно стабильности истинностного значения, относительно факта, что там, где есть истинное или ложное, это истинное или ложное для всех» [36, р. 93–95].

Витгеншгейн также не эпистемический релятивист, утверждающий зависимость знания (обоснования, истины) от выбора стандартов оценки высказывания «Субъект S знает, что р», которые равноправны. Релятивист, например, может утверждать, что с одной точки зрения прав Галилей (высказывание «Земля вращается вокруг Солнца» истинно), а с другой – кардинал Белармин (то же самое высказывание ложно). Релятивист решает проблему эпистемического несогласия между экспертами, просто постулируя, что все точки зрения истинны. Мы формулируем эту проблему в витгенштейновских терминах различных форм жизни, к которым относятся эксперты, либо (эквивалентным образом) в терминах «нормативного головокружения», когда различные нормы вступают в конфликт и в зависимости от выбора нормативной системы следует признать существование либо того, либо другого (то, что существует с точки зрения одних норм, не существует с точки зрения других норм. Поэтому спор о том, что существует, оказывается неразрешимым, если не обратиться к вопросу о конкурирующих нормах (см. Главу 3 Части 3). С точки зрения контекстуального реализма витгенштейновской относительности, то, что существует, онтология, определённая реальность (а не реальность как таковая) может быть схвачена, описана, объяснена лишь при помощи языка (того или иного вида) и в рамках той или иной перспективы, в контексте (язык и его нормы употребляются в контексте). [82]Не реальность подстраивается под язык, а наоборот, язык подстраивается под реальность. Не все философы считают, что реализм и контекстуализм (или лингвистический перспективизм) совместимы. Уильямсон, например, считает, что Витгенштейн никогда не достиг «равновесия» в своём теоретизировании. По многим темам он разрывался между реализмом обыденного смысла и чем-то вроде инстинкта лингвистического конструктивизма. Он пытался соединить эти две позиции, но никогда не был полностью удовлетворён [ частное сообщение Т. Уильямсона]. К-реализм пытается это сделать.

Выше уже было сказано, что обоснование и очевидность в общем случае не доступны рефлексии/интроспекции. Мнение может быть обоснованным, то есть быть знанием, но мы можем не быть в состоянии это знать. И наоборот, мы можем быть уверенными, что мнение обосновано, то есть мы имеем знание и, соответственно, очевидность, но это может быть иллюзия. Знание, очевидность, обоснование не транспарентны. В этом смысле ЭСЗ принимает фаллибилизм, состоящий в том, что мы можем ошибаться относительно нашей очевидности, обоснованности наших мнений, нашего знания. (В то же время вместе с К. Литлджоном можно говорить об «инфаллибилизме» ЭСЗ в том смысле, что обоснованное убеждение всегда истинно (и даже является знанием). (См. Главу 7 Части 5.)) И это относится к большинству ментальных состояний (см. ниже принцип несветимости). Состояния, которые полностью доступны интроспекции и полностью операционны, иллюзия. В частности, оказывается неверным известный принцип «Если Kp (знает), то KKp (знает, что знает)».

ЭСЗ Уильямсона – неоперационная эпистемология, то есть эпистемология с точки зрения третьего лица (объективная эпистемология). Эпистемический статус агента оценивается со стороны, внешним наблюдателем, а не интроспективно, рефлексивно. Не только вопрос знания, но и вопросы обоснования, рациональности, очевидности, относятся к неоперационной эпистемологии. Одним из аргументов в пользу неоперационной эпистемологии является аргумент о несветимости ментальных состояний (anti-luminosity argument).

Согласно Уильямсону, у нас не всегда есть доступ к нашим ментальным состояниям. В частности, вообще говоря, из Kp (знание, что р) не следует K˥Kp (а из ˥Kp (отрицание знания, что р) не следует K˥Kp. Например, мозг-вбаке не знает, что он ничего не знает о внешнем мире), хотя довольно часто без наблюдения (исследования) со стороны мы находимся в положении, в котором мы имеем доступ к нашим ментальным состояниям: мы знаем, во что мы верим, что мы желаем, чувствуем и знаем, что мы знаем [9]. Аргумент неосвещённости Уильямсона имеет следующий вид: «Ответ от имени эпистемологии сначала-знания состоит в том, что состояния полностью открытые интроспекции и полностью операционным правилам, иллюзия. Всякое нетривиальное состояние таково, что можно в нём находиться, не будучи в положении знать, что в нём находишься. Аргумент в пользу этого заключения имеет следующий вид. Назовём состояние светящимся (luminous), если, когда бы мы в нём ни находились, мы всегда в положении знать, что мы находимся в этом состоянии. Для каждого нетривиального состояния можно перейти из этого состояния в другое состояние посредством очень постепенного процесса. Поскольку наши дискриминационные способности ограничены, в последние моменты этого процесса, в которые мы все ещё находимся в исходном состоянии, мы не можем сделать различие между тем, каким образом мы есть (в релевантных отношениях) и тем, каким образом мы есть в самые первые моменты, в которые мы уже не в этом состоянии. Как следствие, состояние есть не светящееся (luminous) (…). Таким образом, каждое светящееся состояние – тривиальное. В частности, состояния верования, желания и ощущения (feeling sensations) не являются светящимися, потому что они не тривиальны. Можно ощущать боль, не будучи в положении знать, что ощущаешь боль. Можно во что-то верить, не находясь в положении знать, что в это веришь. Равным образом, поскольку знание (knowing) – нетривиальное состояние, можно знать что-либо, не будучи в положении знать, что это знаешь» [24, р. 212]. Таким образом, можно не знать, веришь ли, что что-то имеет место быть, знаешь ли что-то, испытываешь ли некоторое ощущение и так далее. Более того, как показал Уильямсон, можно знать что-то, и при этом очевидность в пользу того, что знаешь это, может быть сколько угодно незначительной. Обоснование этого утверждения требует введения понятия очевидностной вероятности.