Андрей Варвар - Храм пустоты

Испугавшись, позвал на помощь посторонних. Один из прибывших нет-нет да уронит: «Ты смешон и пытаешься спасти мёртвого ската. Он перестал быть платёжным средством, дебетовой картой».

Пишетлец, махая руками, пояснял, что в его туманности все люди с рождения контурные карты: пусты, не исследованы, требуют нанесения мужества Спарты. С годами становятся континентами и архипелагами души.

Местные обозлились и начали самосуд вершить. Связали пришельца и давай объяснять, что этого человека здесь нет целых минут пять.

– Читай, инопланетная ты голова: дата истечения срока карты – пятое таторарA, – начал пикать агрессивный человек-пластик, открывая цербера цифровые пасти.

– Так при чём здесь срок? – орал Пишетлец.

– Ну и чудак! Ну и делец! Скажи, что, по-твоему, есть человек?

– Космическая пыль и путь к Богу в виде географической карты.

Челюсти народа повисли, как транзакция при медленном интернете. Такого банкохульства они ещё не слышали на этой планете.

Немедленно прибывший антрепренёр начал ликбез: «Номер карты – главное, человек просто живёт при нём и никогда без. Скажем, это ДНК, и его не изменить никак. Платёжная система – ваша религия: вот вам свобода вероисповедания. Банк – государство с правом мирного собрания (ваших средств)».

«Номер, номер на обороте!» – галдела толпа.

– Ах да, это ваше «уникальное» хобби. Но наше лобби уже позаботилось о его стандартизации: вы истратите свои средства на благо нашей корпорации. Отметим, что любую другую систему мы готовы смести. Например, «человек – игральная карта», «человек – подарочная карта»…

Вдруг пластиковые люди заверещали: цифры Пишетльца отправились на выход с вещами. 16 цифр исчезли в мгновение ока. Глядь – пусто кругом, ни души, одиноко.

Пишетлец до сих пор разлагается в космическом пространстве, а его 16 цифр уже по новым банкам продолжают странствовать…

Монументальные статуи природы, поросшие зеленью, пронзали облака. Каменные многокилометровые Вавилонские башни возносились к небу, притворяясь троном для богов. Но эти груды бесчувственной материи, подобно людям, были наказаны уязвлённой гордостью: мало-помалу горы уменьшались, ибо то, что стареет, осуждено рассыпаться. Осколки былого величия камнепадом обрушились на землю. К сожалению, то, что было наверху, непременно должно оказаться внизу.

Весёлое поле кишело многоногими, многокрылыми и многошёрстными: всё смешалось в едином пьянящем коктейле наслаждающейся жизни. Камни, упавшие с неба, сразу же подружились с земными обитателями. Казалось, хотя бы здесь, на уровне соединения мёртвой и живой природы, мир обрёл райское, гармоничное постоянство. Однако ад расширяющегося океана удушил лужайку, утопил её под толщей ничего не подозревающих капель воды: каждая просто выполнила свою работу.

Гора, подтачиваемая водой, продолжала разрушаться. Спустя смехотворно малый срок для Вселенной на мелководье появились синеватые очаги. Океан отступил, передав правление небольшой извилистой речушке, которая хитро разбросала глиняные залежи по мелководью. Рядом с умирающей горой родилась деревушка. Ребятишки обмазывались глиной, превращаясь в живые кувшины, и загорали на солнце. Их отцы добывали глину и искусно лепили сосуды, а затем их обжигали. Некоторые дети, особенно хрупкие, разбивались. Осколки, к сожалению, уже нельзя было склеить.

Разбился кувшин и в нью-йоркской квартире. Его привезли из Мексики. Это был очень ценный подарок от известного мексиканского гончара.

Владелец вышел из дома, три раза повернув ключ в замочной скважине. Он ещё не знает, что через два часа дом будет сожжён и ограблен. В новенькой отполированной до блеска машине чего-то не хватало. Через пару миль она заглохла прямо перед заправкой, на которой по странному стечению обстоятельств не оказалось бензина. Заперев машину, раздосадованный искатель приключений потащился в аэропорт на автобусе. Билеты в Мексику подорожали: пришлось воспользоваться кредитной картой.

Есть хотелось постоянно. Люди куда-то бежали постоянно. В общем, всё казалось постоянным, но в действительности ничего надёжного, постоянного, в общем, вечного не было. Мужчина забрался в самолёт. Кувшин был очень важен для него, понимаете? Это как некий смысл, как предмет особой привязанности, как символ надежды на неизменность существования.

Самолёт успешно приземлился, хотя во время посадки от него отвалился кусок и убил двух работников аэропорта. Любитель кувшинов мягко устроился в кресле забегаловки и принялся думать об обременительности человеческого существования. Если начистоту, то он явно страдал от усталости жизнью, однако она волочила его вслед за собой на поводке привязанностей. До деревушки он добрался на такси за баснословные деньги. Местным было не так важно, что этого места больше не существует: главное заработать. Приехав, любитель кувшинов обнаружил обмельчавшую реку и вымершую деревню.

Всё разрушается, всё разлетается, как разбивающийся кувшин, на мелкие осколки; в мире нет постоянства, а в душе, наполненной желаниями, – покоя. И только холм, ранее гордо носивший имя горы, продолжал разрушаться, закладывая фундамент для новой глины, новых кувшинов и новых привязанностей. Где же, Боже, ты есть? И когда освободишь каждого любителя кувшинов от его непомерного страдания?

И, может, больше игнорировать себя? Не цепляться за вымощенные улицы понятий и вырытые траншеи догм? Килограмм лёгкости, перо тяжести, гроб жизни и радость смерти, немного сахара, чтобы посолить и ещё соли, чтобы поперчить. Какая серьёзность кругом! Вдыхать. И задыхаться бациллами озабоченности: экономикой, политикой, философией. Без насмешливости к собственному положению в универсуме, без искромётного юмора, разлитого в хрустальные бокалы из яда, без горьких острот, без кисло-сладких слёз шутки.

Начать с конца. С самого нелогичного и глуповато прищуренного «и». Вот так. С места. Абсолютно не думая и не сомневаясь. Да запретить бы уже себя сотнями разрешений, оштрафовать миллионами поощрений, наградить километрами лент и заржавевшими запасными колёсами. Проклятая осторожность и желание безопасности, выискивание выгоды и выгода выискивания. Не отдаться ли воле случая, не погрузиться ли в разрезающую Тишину молчащего космоса, не познакомиться ли с беззвучным смехом захлёбывающегося Бога?

Требовать, желать, лечиться, остерегаться, молиться, вопрошать, бояться… Но зачем?

Не лучше ли уже наконец разворошить гнездо хаотичности, надышаться газом несправедливости, испепелиться костром реальности?

О, эти человеческие марлевые повязки утешений, таблетки иллюзий, растирки для оживления мечты! Забудем и возрадуемся, посмотрим чёрно-белый фильм из комков чернозёма и мела, представим путешествие в растворение естественным природным порядком. Но как же хочется ещё погулять даже после тошнотворной интоксикации! Ещё и после жизни выпить этих лекарств для слабых, больных, роющихся в помойках обезьян.