Павел Прокопенко - Пробужденный

С такими мыслями Вилем уснул. Этой ночью ему ничего не снилось. Спал – словно младенец.

Он понял, что все же нашел здесь умиротворение. Не смотря на то, что к нему кто-то постоянно стучится в дверь. Почему он не решился переехать сюда раньше? Может, его внутреннее не было готово к таким переменам? Может, ему нужно было выстрадать. Чтобы, наконец, получить долгожданный покой?

Потому как если нет страдания – невозможно оценить наслаждение от его отсутствия по-настоящему! Когда не с чем сравнивать, то трудно сделать какие-либо выводы. Или же страдание – это лишь глупая привычка, навязанная обществом, религией? Ведь суть практически каждой религии убедить человека в том, что страдание это норма жизни…

Есть и мнение, что должна быть высочайшая степень здравомыслия, чтобы без страданий получать удовольствие от бытия. Но чтобы к здравомыслию прийти, тоже нужно прежде пройти через страдания. Потому, часто то, что человек не хочет принимать, является одним из важнейших моментов становления нас, как разумной и здравомыслящей личности.

Та мастерская была для него в своем роде отдушиной от беспокойства. Только сейчас он понял, что спасение – вот оно! Приют для его израненной души. Каждый должен иметь такое место. Или же человека. Но не каждый понимает, где именно нужно искать. Да и не готовы они. Если уж удалось найти, то ни в коем случае не теряйте это место, а тем более – если это человек, держите рядом и сами держитесь. Делайте все, чтобы удержать… Главное, без насилия для обеих сторон.

Теперь Вилему хотелось рисовать. И он стал возле своего полотна и начал вдумчиво водить по нему кисточкой… Пустой была лишь середина рисунка. По краям было почти все зарисовано. Там были изображены пустыни с верблюдами внизу; наверху снег с бурыми медведями; справа море с кораблями; слева луга с вереском и лисицами. Кое-где были только штрихи или вовсе непонятные линии.

Что же должно быть в центре картины? Этого не знал даже сам Вилем. Никто не может сказать, о чем будет думать не то, чтобы через год, а даже завтра или через час…

Непонятные линии ложились на серое полотно и становились одним целым, одним организмом, системой. Каждый элемент превращался в неотъемлемую часть полной композиции. Хоть она была незавершенной – эта картина – от нее веяло целостностью. И когда последний мазок упадет на это полотно, что оживает красками, тогда станет ясно – это завершенная и идеальная форма личного мировоззрения мастера.

Сегодня Вилем проснулся рано, еще до восхода солнца. Потому рисовал при свечах. Перед каждым штрихом стоял несколько минут и обдумывал, а потом уверенно делал движение кистью.

Поработав так несколько часов, Вилем решил найти того мальчишку-газетчика. Поиски ничего не принесли, хотя он обошел все места, где он мог бы быть. Спрашивал, но никто не знал.

Когда вернулся, то возле мастерской стоял человек с кучей шкур.

– Вы ко мне?

– Если вы пан Сикора, то да.

– Это я.

– Я от мистера Бэррела. Вот, – показал на шкуры, – передал вам на обувь для своих работников. Говорил, что вы взялись за работу и готовы ее выполнить. Вот я и притянул материал.

– Было дело, – согласился Вилем и открыл дверь, – Заносите туда, в уголок.

Мужчина послушно поднял шкуры и понес их.

– Благодарю. Я надеюсь, вы не слишком долго меня ждали?

– Нет, чуть менее десяти минут. Да и то, сидел в экипаже. Так что все хорошо. Спасибо. Всего доброго!

– До свидания.

Человек поднял шляпу и пошел к своей повозке.

«Что же делать с такими объемами? Взял сдуру. Успею ли я все сам?»

– Приветствую, пан Вилем! – заглянул мальчишка в полуоткрытые двери.

– О! На ловца и зверь бежит! Я тебя сегодня искал.

– Да, мне сказали. Потому и решил заскочить, узнать – для чего.

– Есть к тебе вопрос.

– Какой?

– Ты сколько зарабатываешь в неделю? Продавая газеты? Прости уж за такой бестактный вопрос.

– Может крон двадцать. Когда как… Иногда больше, иногда меньше. А что?

– Ты хотел бы зарабатывать сорок?

– В неделю? – мальчик вытаращил глаза.

– Ну да.

– Ха! Конечно, хотел бы, – засмеялся тот, – Да кто же мне их будет платить?

– Я.

– Вы?

– Да. Если ты будешь помогать мне в производстве обуви, буду платить именно столько. А может и больше. Тоже – когда как. Но меньше точно не будет.

Мальчик стоял и смотрел на Вилема.

– Да я же ничего не умею.

– Можешь мне поверить, что сложно тебе не будет. Я покажу и объясню тебе то, что непонятно. Более того, много мозгов для этого дела не нужно.

Парнишку звали Петер. А он и не знал. Отца Вилема звали так же.

Оказалось, что Петер очень способный мальчуган, потому как все, что ему показывал Вилем, тот делал так, словно уже умел и до этого.

Вилем удивлялся:

«Вот какие бывают люди! Талант от природы. И что самое интересное, пока не попробуешь – не узнаешь. Так и получается, что каждый человек имеет свой особенный талант. Да просто не все знают, что у них к чему-то эта способность имеется. Может и у меня талант к чему-то имеется? Может я был бы прекрасным учителем? Хм, либо же гончаром или скульптором? А может вообще чиновником! – сам с себя посмеялся, и продолжил размышлять, – Да, мне вот нужно было учиться около года, чтобы более-менее делать обувь. А Петер уже видно, что через несколько месяцев не хуже меня шить будет. Стоит поглядеть вокруг! Сколько работников, которые делают разную работу. Конечно, они делают ее хорошо, имея достаточный опыт в ней. Это можно назвать ремеслом. Да вот жаль их; тех, кто просто работает, потому что это его работа. Большинство ведь и не знает, какой талант они имеют. Или же знают, да только что и делают, как закапывают его…».

Вилем смотрел на Петера и ясно видел, что из него вырастет прекрасная личность. Не мог точно сказать, какую стезю выберет, но точно знал, что будет достойным человеком.

Во время рабочего дня Петер что-то начинал рассказывать о своей жизни, делился. Вилем же терпеливо выслушивал, иногда поддакивал, комментировал. Вилем поначалу чувствовал к Петеру жалость, потому как это было дитя, которое в своей жизни не видело ничего доброго: лишь постоянно пьяный в стельку отец, который по вечерам приходил и колотил мать. А та только и плакала да била Петера. Но потом понял, что жалость – это чувство не доброго, а именно слабого человека. Чего жалеть-то? Это поможет? Да. Поможет еще больше убедиться в своей неполноценности. А принесет ли пользу человеку, которого жалеют? Ответ очевиден.

Вилем узнал, что мать мальчика умерла от чахотки еще четыре года назад, а отца посадили в тюрьму в том же году. Он украл трех или четырех гусей, а потом еще и полицейского избил. Как он там – неизвестно. Да и Петер, как он признался Вилему, не хотел бы этого знать.