Рустам Чернов - Ludi мысли. Сборник людологических сочинений (доклады и статьи)

В чем отличие игры в случае признания ее объектом исследования и в случае использования игры, как метода познания. И вообще правомерна ли такая постановка вопроса в области корректности изучения, исследования?

В случае, если мы признаем игру предметом (объектом) исследования, нам необходимо ограничить (задать границы) восприятия предмета. Чем может быть ограничено восприятие? В первую очередь, как известно, способностями субъекта исследования. В нашем случае мы исследуем игру в отношении «Универсум – объект». Итак, в данной связи игра предстает как объект познания, ограниченный универсумом знания.

Выступая как предмет познания, она необходимо должна быть исследована в части самое себя, либо целостно. Познание, выступая, как форма отношения между предметом и объектом познания, по качественности оценки, устанавливается в данном случае через идеальное начало (умозрение), так как эмпирическая проверка в рамках нашего эксперимента вряд ли возможна, как впрочем, и в режиме реального процесса – игра вынесена за пределы материального субстрата, эмпирическое познание здесь теряется в догадках (все та же изолированность).

Выступая предметом, игра ограничена свойствами, при этом теми из них, разрушение, или утрата которых влечет за собой невозможность констатировать бытие (вплоть до возможности высказывания по данному предмету). И что же нам приходится делать? Нам приходится прийти к необходимости выделения именно игры как игры ? Помните, мысль должна быть последовательна в процессе своего высказывания? Итак, что же есть то, что только и есть игра и ничто более? Множественность форм возможного определения поражает: сначала воображение, затем рассудок. Интересно то, что даже в области мысли, в области одиночества и схеме перцепции «мысль – мысль», нам приходится констатировать все то же противоречие очевидности, с одной стороны, все, что бы мы ни рассматривали, с одинаковой степенью достоверности можно признать игрой, и с одинаковой степенью достоверности этому можно подобрать опровержение.

Невольно вспоминается характеристика бытия в возможности по Аристотелю, а именно – та область бытия, в которой каждое из противоречий имеет одинаковую возможность существования в области актуально сущего.

Невольное сравнение выводит нас на достаточно удачную формулу познания. А именно, что есть критериобразующее начало в предметности суждения о чем-либо, в частности, – об игре? Не несу ли я, как завершенный субъект познания, с собой формы снятия противоречий, которые в области мысли лишь воспринимаются, как отражение реального, но на самом деле с течением времени утрачивают актуальность для познания: то, что обычно бывает свойственно философам – переоценка ценностей. Действительно, может ли игра существовать идеально, именно, как идея, как то, что не находит перехода в действительность, помимо реализации самое себя, при этом, качественность данной идеи не претерпевает изменения – то есть полностью идеальный субъект, на идеальность которого воплощение в действительность никоим образом не влияет. Представим себе, что в природе вымрут все уссурийские тигры, что от них остается в конечном счете? Именно идеальное бытие, память, образ, то, что было в свое время бытием в возможности, переходящем в действительное (чувственная перцепция, контакт с данным тигром), а теперь только бытие в возможности (бытие мысли, идеальное бытие) данного животного, которое может переходить в чувственную перцепцию только в части реализации восприятия самореализованного относительно самое себя бытия в возможности (кинофильмы, картины, рассказы об уссурийских тиграх и прочее). Таким образом, бытию уссурийских тигров как целостной парадигме бытия, при исчезновении самих тигров с лица земли, будет нанесен ущерб. И этот ущерб будет называться изъятием из парадигмы бытия актуально сущего, субстрата предмета, данного в рамках чувственной перцепции, при точной внечувственной идентификации предмета чувствования.

Возможна ли подобная ситуация для игры? Можно ли сказать, что игру можно лишить субстрата? Лишить бытия в действительности, воплощения? При всех формах высказывания мы не можем позволить себе такого допущения, по той простой причине, что ни с каких точек зрения данная ситуация невозможна. Даже если отказаться от всех форм игр как игр (заметим как множественность сопутствует понятию игры, порой это даже неотличимо). Мы приходим к тому, что игра всегда есть, она сопутствует способности бытия, способности быть. Это то, что невозможно свести к субстрату, к форме, что нельзя ограничить рамками, и формами, она есть, как заданная способность, но при этом вне определения и не связанная рамками настоящего. Игра есть, пока она есть, но когда ее нет, это не означает, что она отсутствует, как игра. Она есть, но только… не в рамках нашего «здесь и сейчас», и именно это и есть принцип удовольствия, именно это и есть сердцевина обидного «вы – вне игры», вне бытия, вне нашего круга, не с нами. И вообще, чем больше вы вне, тем меньше Вас.

Игра как потенция, игра как способность, игра как желание состояния игры, состояния удовольствия, азарта – тезаурус ли это определения игры? О нет, конечно нет. Мысль подсказывает нам, что и сама она тоже игра, только игра еще более интересная, в которую можете поиграть только вы один: ваши мечты, иллюзии, самообманы, уверенность и прочее. Наконец, именно игра восстанавливает мысль, как бы возвращая ее к самое себя через форму обретения самое себя)

Где-то искаженный принцип логики шепчет: не игра в представлении о ней через формируемое ею представление, а форма, возникающая благодаря игре, через игру. Да, действительно, почему не допустить возможность изучение не игры, а формы явления при том, что игра есть заданное для этой формы. Соответственно через игру можно познать форму, так как игра, как минимум, входит в часть тех признаков формы, уничтожение которых влечет за собой разрушения самой формы (сущности явления)? Таким образом, игру можно познать через познание на основе явления, которому эта игра присуща как начало формообразования? Вопрос, верность ответа на который, зависит от точного знания вопросов структуры бытия. Ибо именно через структуры бытия чего-либо можно определить частичность игры в данной форме бытия, а, следовательно, и утверждать, что игра есть метод познания мира.

Рассмотрим возможность понимания игры в контексте хаотичности и стабильности процесса познания. Как мы уже отмечали, презумпция изолированности, отдельности познания игры как самостоятельного объекта познания влечет за собой бесконечное удваивание предметов познания, при том, что в целом данное удваивание также означает возможность противоречия ему: с одной стороны, – все игра, с другой стороны, – все, в чем признана игра, есть в то же время и внеигровое. Причем здесь нельзя сводить все к противостоянию проблем «игра – серьезное», так как последнее выступает все же имманентностью объекта, за которым может быть признана самостоятельность, а игра, пока, нами самостоятельной категорией бытия не признана.