Алексей Лельчук - Игровая площадка «Земля». Приключенческая теория Мироздания

По истории я зачитывался Львом Гумилевым. Мне понравилась его концепция истории человечества, как последовательности отдельных этносов, проживающих вполне определенный жизненный цикл. Схема одна, ограничена по времени и в пространстве, напоминает человеческую жизнь: молодость, зрелость, старость. Как и у людей, содержание жизни у этносов отличается, но объяснить логически эти отличия трудно, они сходны с различиями в характерах людей. Позже я понял, что теория Гумилева представляет собой даосскую философию пути в применении к судьбам народов.

Жизнь как желание

Мне надоело изучать физику. Чистая теория вызывала у меня восторг в той мере, в которой мне хватало сил ее понять, а по мере углубления в специальность мне становились все менее интересны технические подробности. Интерес к истории остался на уровне чтения книг с неординарной трактовкой событий. Возник интерес к компьютерам, алгоритмам, управлению.

При этом я осознал и удивился тому, что мне по-прежнему не удается найти свою тему в науке, а также у меня все нет друзей, компании, любви и девушки. Я стал разбираться, почему все это есть у окружающих меня людей, что я делаю не так как все, и что вообще я делаю.

Я рассуждал о мотивах поведения людей и заметил, что большинство людей занято просто переживанием своих ощущений и особенно не задаются вопросами, зачем они что-то делают. В лучшем случае у людей возникал вопрос, почему что-то происходит так, а не эдак, можно сказать, научное любопытство. Мне же всегда было важно, зачем я занимаюсь чем-то, и зачем другие люди желают того, что они делают. Мне хотелось видеть в любом деле некий высший смысл, выходящий за рамки простого выполнения задачи.

Смысл моей жизни я видел в познании, поэтому меня привлекали чисто фундаментальные науки. Любые прикладные задачи казались мне недостойными внимания. Конечно, такая позиция подогревалась научным окружением, где все боролись за чистоту научного поиска. Но было в этом и мое собственное глубокое убеждение.

Совершенно неожиданно я обнаружил, что для большинства людей основным ответом на вопрос "зачем?" было просто "мне так хочется". То, что люди живут желаниями, что личные желания являются главным обоснованием – это было для меня неожиданностью. Разговоры с друзьями у костра на Телецком озере на Алтае были для меня поворотной точкой. Стас говорил, что ему нужно и то, и другое, и третье, и он не знает, как это все совместить. А я говорил, что мне в общем, ничего не надо от жизни, и считал это своим преимуществом.

Я осознал, что сам ориентировался в своих поступках на некое общее представление о правильности и необходимости, которое объективно существует независимо от действий людей. Но я находил все меньше подтверждений тому, что такое представление существует, и стал уже более осознанно искать, чего же хочу я, каковы мои собственные желания.

На тот момент спектр моих желаний не выходил за рамки научно-технического мира, и даже интерес к компьютерам на фоне физики казался мне довольно экстравагантным. Мне вдруг стали интересны появившиеся тогда персональные компьютеры и вообще алгоритмы, управление и через некоторое время искусственный интеллект. Я перевелся с физического факультета в Новосибирске на факультет кибернетики в Москве.

Жизнь как система

Открытием для меня стали книги Валентина Турчина, физика, кибернетика и диссидента. Еще в СССР мои родители заполучили распечатку его книг, а затем в США подружились и общались с самим Валентином Федоровичем. Я подробно изучал его книги, живя в Иерусалиме.

Его книга «Феномен науки» рассматривает всё происходящее на свете как системы, управляющиеся по определенным законам. Одним из основных понятий его теории является «метасистемный переход», фактически принцип «перехода количества в качество», но очень детально разработанный с точки зрения кибернетики. В частности, Турчин рассматривает в качестве элементов системы не предметы, а определенные функции, например, управление положением, движением, раздражимостью, рефлексами, ассоциациями и, наконец, мышлением.

Его книга «Инерция страха» описывает модели построения общества, в частности, демократического и тоталитарного. В конце он делает интересный вывод: идеально управляемое общество должно быть многоуровневой системой, где на каждом уровне люди взаимодействуют лично в очень малых группах, а интересы низших групп учитывают их отдельные представители. Турчин, видимо, считал эту схему управления демократической, но если хорошенько подумать, то это иерархическая патриархальная феодальная система.

Придя к такому парадоксальному выводу, я еще раз убедился, что с научной парадигмой что-то не так, и стал копать дальше. Я покупал и читал много книг по истории, ходил на открытые лекции по истории в МГУ.

В русском магазине в Женеве я нашел книгу «Иерархический человек» Валерия Чалидзе, тоже физика и диссидента. Автор рассматривает поведение живых существ и человека как результат действия их воли к выживанию, а также стремления занять определенное положение в иерархии. Под волей Чалидзе подразумевает просто желание что-то делать в свою пользу, контролировать ситуацию, осознанно или не осознанно, управлять своей жизнью. На примитивном уровне это просто физическая сила. Естественно, группы людей и других существ в результате проявления воль распределяются по иерархиям, причем по разным, с разными критериями. Взаимодействие этих иерархий, взаимодействие различных воль, возникновение и проявление различных автоматизмов увеличения объема воли – все это создает психологический и общественный мир человека. По большому счету, это очень широко развернутая и проиллюстрированная «теория разумного эгоизма».

При всей механистичности этого подхода, он мне понравился тогда и продолжает нравиться сейчас тем, что четко описывает механизмы того, что при другом подходе может показаться туманным, загадочным, интуитивным или художественным. При этом, Чалидзе нигде прямо не опирается на материализм. В промежутках между его алгоритмическими построениями вполне могли бы уместиться представления об индивидуальности, творчестве и духовности.

В это время мне пришло в голову все-таки ознакомиться с классической западной философией. Особого энтузиазма она у меня никогда не вызывала заумностью своих рассуждений и общей неясностью цели. Попытавшись читать Гегеля и Канта, я удивился, почему они так долго и нудно пытаются найти некое нечто, что заменило бы понятия души, Бога и духовной сущности, но называлось бы по-другому, более «материалистически». Уснув недалеко от начала «Критики чистого разума», я больше всерьез к этой теме не возвращался.