Николай Боровой - Два философских письма о парадоксах разума и истоках нигилизма. Опыт рефлексии и дискуссии

Творчество – это основание гуманистической концепции человека, в которой человек предстает как подлинная ценность и цель самого себя, через творчество существование человека из «ожидания смерти», апофеоза повседневной безликости и функциональности становится самоутверждением, противостоянием смерти, борьбой за сопричастность вечности. Творчество выступает как основание самоутверждения человека, его противостояния небытию и забвению как судьбе, а значит – как условие и источник смысла существования. Проблема состоит в том, что на смену парадигме человека-творца, трудом над собой и талантом завоевывающего смысл, спасение и надежду на вечность, приходит концепция «трудящегося человека», бытие которого предназначено для производства, приумножения и использования социальных благ, человека как функции социальной повседневности. Проще говоря, в реалиях новейшей цивилизации мир и бытие человека пронизаны процессами дегуманизации, низложения ценности человека, когда типический способ существования человека, парадигмы и установки цивилизации предстают как нечто, наиболее враждебное человеку, отрицающее человека как ценность и цель самого себя. Попытка понять торжество нигилизма, определяющее облик исторических событий первой половины ХХ века, требует проникновения в те противоречия, которые заключают в себе способ существования и положение человека внутри цивилизации, определяющая ее облик парадигма человека. Когда низложенность человека, его превращенность из «творца» и самодостаточной ценности в «составляющую» социального бытия, в безразличную к себе и собственной судьбе функцию социальной повседневности, в конечном итоге лишает существование человека ценности и смысла, приводит к его восстанию против «зла» и «проклятия» бытия. Причины нужно искать в ситуации и положении человека внутри цивилизации, в его низложенности, обесцененности, в противоречиях в способе существования человека, когда таковой предстает как нечто, наиболее враждебное личностному началу в человеке, его единичности, собственно – его человечности. Конечно, если понимать «человечность» как то начало любви в человеке, которое связано в нем с волей к вечности и противостоянию смерти, служением бытию как ценности и дару, как некую антитезу торжества в нем нигилистического безразличия к существованию. Там, где бытие не является для человека ценностью, которую он утверждает в деяниях и способе бытия, человек не может быть человечен, как и там, где он безразличен к трагедии смерти. Там, где бытие является ценностью для человека, он не может быть безразличен к смерти и бесследному протеканию бытия и его мгновений к смерти в перипетиях повседневности, любовь к бытию и ценность бытия для человека побуждают человека к противостоянию смерти, борьбе за сопричастность вечности. Безразличие к трагизму смерти, проистекающее из него безразличие к ценности жизни, утверждающаяся на почве этого безразличия установка использовать дар жизни, проводить его «по пути к смерти» сообразно обстоятельствам повседневности – это, собственно, антитеза человечности, духовности созидательности человека. Примирение со смертью как неотвратимой судьбой, с бесследным «протеканием» бытия и его мгновений к смерти антагонистично любви к бытию, нравственной ответственности за дар бытия, ценности и сакральности бытия для человека, фактически – оно означает торжество нигилизма в существе человека, смерть в нем его духовного, нравственного, личностного начала. Приглядимся – мы говорим о том нигилистическом безразличии, враждебном началу любви и нравственной личности в человеке, ценности для него бытия, которое пронизывает этос цивилизации, на которое человек обречен как на «типический» способ его существования. Торжество этого нигилистического безразличия к бытию, его обесценения и десакрализации, вымертвление из человека его человечности, будучи заложенными в этосе и ментосе цивилизации, обосновывающей ее парадигме человека и его бытия, в конечном итоге обращаются апофеозом преступлений против существования и человека, совершаемых цивилизацией. По сути дела, ужасы исторических катастроф в первой половине ХХ века мы должны понимать как «превращение латентного в актуальное», как чудовищное его масштабом и беспредельностью осуществление того нигилистического низложения человека, обесценения его личности и бытия, функционально-целесообразного отношения к нему, которое заложено в самых основания цивилизации. В ужасах социальных и исторических катастроф, в превращении миллионов жизней и судеб «материал» авантюр, «глину прогресса», в «пушечное мясо», которым окупаются великие цели и идеи, пред нами предстает актуализация, «выход на поверхность» тех процессов, глубочайших подвижек в парадигме человека и способе его существования, которые пронизывают устойчивое существование цивилизации, ее «нормы» и «будни». Торжествующее в вихрях исторических событий низложение ценности человека и существования, является лишь неотвратимым, инфернальным его масштабами и радикальностью следствием дегуманизации судьбы и бытия человека в реалиях цивилизации, того обесценения личности и бытия человека, которое пронизывает самые «устои» цивилизации, ее «этос», продуцируемый ею способ существования человека. Напрасно питать иллюзии – человека, обреченного на судьбу ожидающей смерти «вещи», целесообразно вплетенной во всеобщее существование, в котором вымертвлено отношение к себе и существованию как к ценности, невозможно принудить блюсти, почитать святость и ценность жизни и личности другого. Тем более – когда это и не требуется, когда социальная и цивилизационная среда, ее мифы, идеалы и «моральные установки» вменяют ему в обязанность умирать и убивать во имя великой цели и всеобщего процветания. Превращенный в «ничто» в реалиях своего положения, бытия и судьбы в пространстве цивилизации, человек сам становится орудием «ничто» – смерти, отрицания ценности жизни и другого человека. Когда он сам, его неповторимая жизнь и судьба есть для человека «ничто», ничего не значат для него, лишены для него какой-либо ценности и смысла, в его существе не остается никаких моральных и экзистенциальных барьеров, которые заставили бы его остановится перед необходимостью, совершить преступления против жизни, судьбы и личности «другого», то есть ничего, что побудило бы его признать ценность жизни и личности другого человека. Приговоренный к судьбе целесообразной «вещи», существование которой лишено какой-либо ценности, человек сам превращается в орудие смерти и отрицания, низложения ценности жизни и человека. Когда он сам и его жизнь являются для человека ценностью, в нем существуют нравственные, духовные барьеры перед преступлением против ценности жизни, судьбы и личности другого, та же совесть, которая делает его нравственно ответственным за собственное бытие, делает его ответственным перед бытием и личностью «другого», единичностью и неповторимостью «другого». По сути дела, судьба жертв в принципе подобна здесь судьбе их убийц и мучителей, сегодняшний преступник назавтра разделяет судьбу жертвы в идентичных обстоятельствах, те и другие лишь покорно участвуют в круговороте функциональной, «целесообразной» жизни и столь же «целесообразной» смерти, в том низложении ценности жизни и человека которое превратилось в состояние эпохи, в ментальное и экзистенциальное состояние человека в реалиях цивилизации. По сути дела, даже не совесть и личность, а последняя любовь к бытию, последняя ценность бытия для человека делают его непокорным перед лицом довления, насилия внешней воли, социальной среды, в особенности – перед лицом необходимости совершать преступления против ценности жизни. Проще говоря, власть над человеком «ничто», то есть пустоты, отрицания, отчаяния, обесцененность и обессмысленность для него существования являются почвой превращения человека в покорное, безразличное орудие массовых преступлений против ценности человека и жизни, человек является здесь преступником в той же мере, в которой и жертвой. То есть человек становится тем, чем делает его мир – безразличным к себе и собственной судьбе, к ценности судьбы и жизни всякого «другого» орудием отрицания, смерти, уничтожения, власть «ничто», низложенность и обесцененность человека заявляют о себе в его поступках, в движениях человеческой массы. Превращенный в «ничто» и лишенный последней ценности, человек становится покорным орудием преступлений, орудием «ничто» – смерти, отрицания, «низложения». Под «человечностью» мы должны понимать духовное, нравственное начало любви в человеке, которое побуждает человека к противостоянию смерти и борьбе за вечность, к ответственности за дар бытия, служению ему как ценности, в конечном итоге – делает его способным на ту жертву в творчестве и работе над собой, которая позволяет человеку обрести смысл бытия. По сути дела, «человечность» делает человека нравственно ответственным за бытие, способным на противостояние смерти, «посвящение» бытия и подвиг творчества, обретение в этом смысла, противостояние пустоте и абсурду через жертву в творчестве и работе над собой, она является некой антитезой нигилистической установки на использование бытия, примирения с абсурдной повседневной данностью бытия человека. Там, где нет вечности, где над бытием человека властвуют время, забвение и смерть, где бытие – это не противостояние смерти, творчество и самоутверждение, а апофеоз повседневной безликости и функциональности, некая «отсрочка» перед смертью, не может быть и смысла, существование предстает здесь человеку лишенным смысла и ценности, как мука, «проклятие» и «зло», а не как «дар». Творчество есть основание гуманистической концепции человека и его бытия, условие самоутверждения человека и смысла его существования, в посвященности существования творчеству находит разрешение трагедия смерти, конечности и временности человека, бессмысленности его повседневного существования. Концепция человека как «составляющей социального бытия», ценность которой измеряется ее социальной продуктивностью и полезностью, бытия человека как «труда на всеобщее благо», «производства и использования ценностей повседневности», «исполнения социального предназначения и социальных обязательств» – это торжество нигилистического низложения человека, отрицания его как самодостаточной ценности. Как то незаметно вместе с «прогрессом цивилизации», с разрастанием ее структур человек из ценности и цели самого себя превращается в «вещь», в «придаток» созданного цивилизацией механизма «процветающей повседневности», сиюминутности, мира вещей и комфорта. Превращение повседневного комфорта в безусловную ценность, абсолютизация повседневной составляющей человеческого бытия, как то само собой низложили ценность единичного существования, в принципе существования, превращение человека в «средство» процветания и прогресса этой «повседневной составляющей», производства благ повседневности, превратили человека в безликую «функцию», в «вещь», в нечто, лишенное подлинной ценности. Концепция «человека-творца» и человека как трудящейся на всеобщее благо «социальной единицы», участвующей в производстве и приумножении благ социальной повседневности, глубоко антагонистичны. Первая утверждает человека как ценность и цель самого себя, является основанием любви к человеку и отношения к нему как к «субъекту», вторая – низлагает человека, является основанием его «объективации», функционально-целесообразного отношения к нему, она словно бы «не знает» единичности человека и отрицает его как самодостаточную ценность, измеряет таковую его социальной полезностью, продуктивностью, целесообразностью. Когда смерть человека не рассматривается как трагедия, а лишь как «естественный ход вещей», когда человек мыслится как социальный индивид, составляющая всеобщего бытия, отдельное бытие которой предназначено для всеобщего прогресса и процветания, приумножения социальных благ – человек превращается в «ничто», торжествует целесообразное отношение к человеку, отрицающее его как ценность. Цивилизация «развивается», повседневная составляющая человеческого бытия абсолютизируется в ее пространстве, человек становится «нужен» и предназначается для производства вещей, повседневных благ и удобств, безликое и безразличное к трагедии смерти функционирование в повседневности превращается в способ его бытия – здесь истоки нигилистического низложения человека, превращения его в «вещь», в «ничто», в придаток созданного цивилизацией мира вещей и повседневного комфорта, обесценения его существования. Противоречие здесь в том, что логикой «прогресса» промышленной цивилизации человек становится превращен в безликую и безразличную к трагедии собственной конечности «функцию повседневного», предназначен для производства вещей, благ и комфорта повседневной составляющей его бытия, его уделом становится «временение по пути к смерти». Признаем очевидное: новейшая цивилизация – это цивилизация повседневности, абсолютизирующая блага и ценности повседневности, предназначающее для их производства и приумножения судьбу и бытие человека внутри нее, комфорт и безопасность повседневности она мыслит как свое главное нравственное завоевание. При этом – и возможно поэтому – эта цивилизация фактически обесценивает человека и его бытие, уходит от постановки и разрешения тех дилемм, с разрешением которых связаны для человека смысл и ценность его существования. Там, где смерть, конечность и временность человека не являются трагедией, тем или иным образом осмысливаемой и разрешаемой в истоках, основаниях способа человеческого бытия, в парадигме судьбы и пути человека в мире, его предназначения, там человек и его существование по определению не являются ценностью. Когда мы видим перед собой человека, приходящего в мир для того, что бы продуктивно и целесообразно функционировать согласно интересам и потребностям общества, производить вещи, приумножать и использовать блага повседневности, воспроизводить социально продуктивную популяцию для того, в конечном итоге, что бы бесследно сгинуть и исчезнуть в небытие, мы не можем не прийти к выводу, что человек и его бытие есть «ничто» для мира, обрекающего человека на подобную судьбу. По сути дела, способ и данность существования, сформировавшиеся, устоявшиеся на основании подобной парадигмы, предстают человеку в минуты «пробуждения», осознания себя и своей ситуации как зло и проклятие, ад бессмыслицы и пустоты, отчаяние и отрицание бытия становятся состоянием человека перед лицом его положения и ситуации в мире, в реалиях цивилизации. Парадигма «социологического» человека, социально «продуктивного» и «полезного» бытия, способ которого обусловлен «правильным» пониманием социальной природы и сущности человека – это исток «обничтоживания» человека, превращения его в «вещь», лишенную подлинной ценности. Концепция «социально полезного труда» как смысла и предназначения бытия человека, «служения всеобщему» и «производства благ повседневности» как цели его бытия – это торжество нигилистического отрицания человека в его единичности, как ценности и цели самого себя, которое при этом застывает в моральных идеалах и установках, неотвратимо обращается преступлением против существования и судеб миллионов во имя «великих», «всеобщих» целей. Когда человек мыслится предназначенным для того, что бы созидать и раскрывать бесконечность своих возможностей, в плодах жертвы и труда обретая вечность, «лицо» и самоутверждение, надежду перед лицом смерти и смысл, мы не можем не признать, что в подобном «предназначении» человек выступает как ценность и цель самого себя. Когда человек предназначается для «служения обществу» и приумножения его ценностей, для производства используемых им вещей и удовлетворения сиюминутных потребностей, мы очевидно оказываемся перед неутешительным выводом о том, что в подобной» парадигме» человека он есть «ничто». Парадокс в том, что мораль цивилизации, провозглашающая «борьбу за социальные идеалы» и усматривающая цель и смысл бытия человека в «служении всеобщему процветанию», подчиняющая ценность «единичного» ценностям социальным, абстрактным, коллективным, на деле заключает в себе нигилизм, чудовищный по его масштабам и последствиям. Нигилизм заключен в самой этой морали и парадигме человека, а вовсе не в отрицании с позиций совести определяющих ее установок и идеалов. Когда человек в реалиях его мира и существования, под мантры «высоких моральных идеалов» на деле превращен в «ничто», в лишенную последней ценности «вещь», в «штифтик» в механизме всеобщего процветания, в свои права вступает безграничность отрицания, тогда то звучит крамольная мысль Ф. Достоевского из «Записок из подполья» – «чтобы вам всем сдохнуть, а мне что бы чай пить». То есть – чего стоит мир и на кой черт он нужен, если человек в нем лишь «ничто», бессмыслица, безликая «вещь», чего стоит жизнь, если она есть лишь безразличное ожидание уничтожения? На кой нужен комфортный и «приятный взгляду» мир, в котором удобно проводить жизнь и «растет всеобщее благосостояние», если человек в нем есть лишь «вещь», судьба которой – временение, забвение, небытие, если жизнь человека в этом мире есть бессмыслица, царство времени, смерти, забвения? Тут истоки того трагического опыта, когда существование человеческих масс внутри цивилизации становится апофеозом отрицания существования, отрицания мира и самой цивилизации, столь извратившей, обесценившей существование человека. Помещение повседневной составляющей бытия человека, ее «процветания» и «прогресса» на пьедестал безусловной ценности, служению которой посвящено бытие цивилизации и «статистического» человека внутри нее, обращается низложением ценности существования как такового, «существующего» в его единичности, безразличием к конечности и временности человека как его трагической судьбе. Потому что парадигма существования как «производства и использования» вещей, благ и комфорта повседневного, «служения всеобщему» и «исполнения социального предназначения», а по сути – безразличного временения человека по пути к смерти, является фактическим низложением ценности человека и его существования, а ведь именно она определяет «типический» способ существования человека в реалиях новейшей цивилизации. Превращение человека в «функцию» в механизме цивилизационной повседневности, социального бытия, в «средство производства» благ и комфорта повседневности, по сути является нигилистическим низложением ценности человека и его бытия. Пронизывая «этос» и «устои» цивилизации, подобная парадигма человека и его бытия неотвратимо приводит к масштабным взрывам нигилизма, фактического низложения и отрицания бытия, превращения существования и судеб миллионов людей в материал исторических и политических авантюр. По сути дела, создавая на образ Кириллова, Ф. Достоевский пророчески выводил на страницах его романа «Бесы» образ человека, ставшего главным «героем» трагических, ужасающих событий и потрясений в истории грядущего столетия. Перед нами человек, поглощенный отчаянием, ненавистью к жизни, ее отрицанием, ощущением жизни как муки, «зла», проклятия для «живущего», последнее достоинство и свобода которого состоят в его решимости преодолеть страх перед смертью и сбросить с себя ненавистную, мучительную «ношу» бытия. При этом, веря в «дело и идеи» Верховенского, этот Кириллов не хочет умирать «напрасно», он намерен совершить самоубийство тогда, когда это нужно будет «для дела», так, что бы его смерть можно было использовать «для дела». Пронизанная отчаянием и отрицанием, жизнь этого человека предстает перед читателем каждомоментной готовностью умереть, броситься в бездну, ожиданием приказа, целесообразной необходимости умереть. Перед нами тот типический обыватель-нигилист, для которого существование есть бессмыслица, «ничто», «ад», который во власти над ним отрицания стремится и готов принести существование в жертву во имя «великого дела» или «масштабной идеи». По сути дела, Ф. Достоевский сумел глубоко, пророчески проникнуть в ситуацию и экзистенциальное состояние «типического» человека его эпохи, обращающего свои поступки и побуждения к революционным движениям, и при этом – обрисовать главного «фигуранта» событий и потрясений столетия наступающего. Писатель прозренно и философски раскрывает «механизм» превращения человека, движимого отрицанием и разочарованием в бытии, для которого бытие утратило смысл и ценность, в «материал» исторических и политических авантюр, тот путь, на котором тоталитарные, нигилистические идеи, подразумевающие жертвование судьбами и жизнями миллионов, утверждают свою власть над волей, сознанием, судьбой и бытием человека. Перед нами вдохновенный философский прообраз адепта промышленной цивилизации, превращенного этой цивилизацией в ее «буднях» и установках в нигилиста, в орудие отрицания и смерти, преступления против ценности человека и существования. Перед нами предстает «типический» человек эпохи, для которого жизнь есть настолько «ничто», настолько лишена всякого смысла и ценности, что влачить жизнь и «быть» означает для него отрицать себя и свое человеческое достоинство, обрекать себя на бесчеловечное страдание, а последняя свобода означает отрицание жизни, решимость прервать ее. При этом этот человек хочет, что бы его смерть послужила «делу», «идее», «пошла на пользу» – более философский, символический и обобщающий состояние человека эпохи образ, трудно себе представить. Парадокс и трагедия заключены здесь в том, что наличная данность бытия человека, нависший над ним как рок мира способ его бытия настолько извращены и враждебны человеку, настолько отрицают его как личность и ценность, что «быть», повинуясь страху перед смертью влачить существование, означает для него отрицать самого себя. Тут свобода и достоинство становятся апофеозом отрицания, выбором смерти, превращенный наличным способом его бытия и положением в мире в бессмысленную и лишенную ценности «вещь», судьба которой – смерть и забвение, человек отрицает существование, восстает против зла и проклятия «бытия». Нигилизм превращается здесь из «системы взглядов» в экзистенциальное состояние человека, во власть над ним отрицания бытия, он может превратиться служение человека абстрактным идеям и мифам, подразумевающим «жертвоприношение» в виде миллионов жизней и судеб. Проблема в том, масса обывателей внутри цивилизации превращается вот в таких вот «кирилловых», потерянных перед адом бессмысленного и извращенного существования, над которыми безраздельно властвуют отрицание, отчаяние, ненависть к бытию – эпохальные движения человеческой массы напоминают вот это восстание против «зла» и «проклятия» бытия. Мир предстает настолько бесчеловечным, враждебным человеку и низлагающим его, что в его реалиях человека нужно «беречь» от самого себя, от его человечности, ибо его свобода и личность обращаются для него экзистенциальной катастрофой, трагедией отрицания, восстанием против судьбы в мире и «зла» жизни. Ценность человека, ценность бытия для самого человека, невозможность для человека примириться со смертью и обреченностью на небытие как неотвратимой судьбой, любовь к человеку и бытию оказываются тем, что наиболее враждебно миру, обрекающему человека на судьбу целесообразной «вещи». Перед нами человек, который не знает, что по мимо «страха и боли», «ожидания смерти», отрицания самого себя и низложения ценности человека, существование может быть еще творчеством, а значит – самоутверждением человека, его противоборством смерти, бессмыслице, забвению, утверждением им себя как ценности. Трагедия этого человека в том, что он существует в мире, в котором человек не является ценностью и целью для самого себя, который по сути являет собой нечто, наиболее враждебное человеку, ценности человека, смыслу его бытия, началу духа, любви и созидания в человеке. Превращенный в безысходной данности его бытия в мире в «ничто», то есть в лишенную всякого смысла и ценности «вещь», человек восстает против своей судьбы, становясь покорным орудием смерти и отрицания, материалом авантюр, подразумевающих жертвоприношение в виде жизней миллионов людей, из «дара» существование превращается для него в «ничто», в «зло» и проклятие, утрачивает для него последнюю ценность. Поразительно и принципиально здесь то, что в безразличное, покорное орудие смерти и отрицания превращаются миллионные массы обычных, «типических», «социально нормативных» людей, в короткий срок, под влиянием внешних обстоятельств меняющих «обывательское» существование на обстоятельства гибели и катастрофы, становящихся искателями и вершителями смерти. Правильно объяснять подобное довлением над человеком эпохи социальной среды и массы, когда безликость и растворенность в экзальтированной, подчиненной власти аффектов толпе, превращает человека в орудие преступления и позволяет вовлечь его в гибельные по смыслу и последствиям авантюры, однако еще более глубокой причиной, «почвой» этого является нигилизм массы, властвующее над ней отрицание существования, обесцененность существования человека в пространстве цивилизации, в «нормативном» для этого пространства способе человеческого бытия. Короче говоря, в ситуации, когда существование обладает для человека хотя бы минимальной ценностью, невозможна и немыслима готовность миллионов людей, принадлежащих разным обществам и нациям, но объединенных единой и трагической судьбой внутри цивилизации, умирать во имя абстрактных целей и идеалов, мифов и химер, историческое движение массы напоминает здесь более культ отрицания и смерти, свершение суда над проклятием и «злом» существования. Показательно, что тоталитарные и нигилистические идеологии, «мораль» которых подразумевала принесение жизней миллионов индивидов в жертву «великим» целям, к тридцатым годам прошлого века превращаются в нормативную, устойчивую форму общественного сознания, распространение которой затрагивает самые разные культурные ареалы, их утверждение становится словно бы «оформлением», конституализацией экзистенциального состояния человека внутри цивилизации, пронизывающих его противоречий. Приговоренный к судьбе «функции» в механизме социальной повседневности, превращенный в «вещь», существование которой лишено какой-либо ценности, «типический» человек эпохи становится орудием «ничто» – смерти, отрицания, низложения, он с таким же безразличием отдает, приносит в жертву «химерам» собственную жизнь и судьбу, с каким отнимает жизнь другого человека. Приглядимся – исторические события эпохи и исторические движения масс напоминают апофеоз отрицания, воли к смерти и уничтожению, восстание против жизни, которая в вихрях событий, в их смысле предстает более как «зло», нежели как дар или ценность. Парадигма человека и его ситуация внутри цивилизации определяются безразличием к смерти, апофеозом повседневной функциональности, беззащитностью человека перед осознанием смерти как судьбы в том мире, в котором «бог умер» и религиозный миф потерял всякую действительность и власть над человеком, а значит – неотвратим апофеоз отрицания, ибо мир и существование предстают человеку как торжество бессмыслицы, пустоты, как «ад». Такова парадигма человека, которая определяет бытие человека внутри цивилизации, она пронизана безразличием к трагедии смерти, к ценности человека и его жизни, она превращает бытие человека в царство времени, смерти, «ничто», в круговорот безликого и социально-продуктивного «функционирования». Как то незаметно из мира и существования человека, сформировавшихся на основе подобной парадигмы человека, ушел сам Человек, являющийся ценностью для самого себя, восстающий против своей конечности и судьбы ожидающей смерти, уничтожения «вещи», в любви к бытию и самому себе устремляющийся к борьбе за вечность. Как может быть человечен человек, безразличный к ожидающей его трагедии смерти, ухода в небытие, для которого ни он сам, ни его неповторимое и конечное существование не являются ценностью? Превращенный в «ничто», то есть в лишенную самодостаточной ценности «функцию повседневного», безотносительную к себе и собственной судьбе «вещь», такой человек превращается в покорное, безразличное орудие «ничто» – смерти, отрицания, низложения. При этом весть строй и способ существования человека внутри цивилизации пронизан этим «обесценением» и «безразличием», представляет собой нечто, наиболее враждебное духовному, личностному началу в человеке, которое связано с волей к вечности и противостоянию смерти, с любовью к бытию и человеку, с ценностью для него бытия. Поэтому сложно удивляться, что в недрах цивилизации, низлагающей ценность единичного человека и его бытия, превращающей бытие человека в ад бессмыслицы, целесообразной функциональности, временения по пути к смерти и уничтожению, вызревают те взрывы нигилизма, отрицания бытия, которые предстают в облике сотрясающих цивилизацию исторических катастроф. Подлинная любовь к человеку и бытию, ценность бытия для человека побуждают его восставать против смерти, противоборствовать смерти, небытию и забвению созиданием, приобщать мгновения бытия вечности, посвящая их созиданию. Покорность и безразличие в отношении к смерти, к бесследному, безрезультатному протеканию жизни и ее мгновений «по дороге к смерти» – это некая антитеза ценности человека, любви к жизни и ее ценности для человека. Безразличие к трагедии смерти, к обреченности человека на уход в небытие – исток обесценения человека и его существования, превращения человека в «средство», «объект», предназначенную для внешних целей «вещь». Получается очевидное – мир человека, его положение и типический способ существования внутри цивилизации являются отрицанием человека как ценности, низложением ценности его неповторимого существования. Производить и использовать вещи, служить «всеобщему процветанию» и приумножению благ повседневности, позитивно и продуктивно «функционировать», исполнять социальные обязательства, во всем этом попросту ожидать уничтожения и удовлетворяться самим наличным фактом бытия, его поверхностными возможностями – такова парадигма человека и его бытия, определяющая облик цивилизации, и она является по своей сути отрицанием ценности человека и его бытия, их превращением в «ничто». Перед нами – торжество нигилизма, низложения ценности человека и существования, которые застыли в морально-ценностных категориях и парадигмах цивилизации, в типических, «нормативных», устойчивых формах существования человека внутри нее… То есть ценность человека и его бытия низложена в «буднях» и «нормах» цивилизации, в ее «этосе»; в привычных реалиях своего бытия и положения в мире, в определяющих способ его бытия парадигмах, человек превращен в «ничто», в ожидающую уничтожения «вещь», в нечто, предназначенное для реализации внешних целей и «всеобщего» блага и процветания. Как ад бессмыслицы, как отрицание ценности человека и его бытия, предстает «типический», «нормативный» способ существования человека в пространстве цивилизации, сформированный в соответствие с «идеалами» и «моральными установками» цивилизации, лежащей в ее основаниях парадигмой человека, его предназначения. Подобное противоречие не может не обернуться двумя вещами – апофеозом отрицания, восстанием человека против того, что предстает ему как его бытие и судьба в мире, и тем инфернальным торжеством нигилизма в вихрях исторических потрясений, которое является лишь выражением, символом пронизывающей «будни» и «нормы» цивилизации «обничтоженности» человека, обесцененности человека и его существования. Превращенный в «ничто», в «глину прогресса», в «вещь» в привычных, повседневных реалиях своего бытия, человек становится разменной монетой в масштабных исторических авантюрах, «пушечным мясом» на полях миллионных сражений, превращается в жир для мыла и материал для париков в инфернальной практике лагерей смерти. Подобные ужасы лишь свидетельствуют меру обесцененности, «десакрализованности» человека и его существования в пространстве цивилизации, в ее «этосе», «нормах» и «буднях», являются чудовищным символом нигилистического отношения цивилизации «промышленного прогресса» к человеку и его судьбе, извращенности положения человека в ее пространстве. Торжество нигилистического, функционального и целесообразного отношения к человеку в «типическом» способе его существования, когда ценность человека определяется его социальной полезностью и продуктивностью, достигает инфернального символизма в той ужасающей целесообразности отношения к человеку, когда остатки его тела становятся полезно используемым материалом. Правда, у нас нет выхода – мы должны признать, что эта инфернальная «целесообразность» в отношении к человеку есть лишь апофеоз, квинтэссенция, доведенный до нигилистического безумия символ той целесообразности и функциональности в отношении к человеку, которые пронизывают «будни» цивилизации, привычные реалия бытия человека в ней. Проще говоря, функциональное отношение к человеку, целесообразное использование человека обществом как «вещи», «средства производства» социальных благ, в критических обстоятельствах и событиях приходят к такому инфернально символичному выражению. Когда в «этосе» цивилизации, в «типических» реалиях его бытия человек превращается в нечто, лишенное всякой самодостаточной ценности и сакральности, не стоит удивляться тому, что нигилизм и целесообразное использование, функциональность в отношении к человеку могут приобретать подобные немыслимые, чудовищные очертания, тут «латентное» становится актуальным, обнажая свою извращенную сущность и достигая чудовищного символизма. Проще говоря, нигилизм функционально-целесообразного отношения к человеку, пронизывающий «этос» и «будни» цивилизации, обретает облик исторических катастроф, в перипетиях которых человек наиболее масштабно и очевидно превращен в «ничто», прорывается преступлениями против жизней, судеб миллионов людей. Практика лагерей смерти, войн и репрессий, циничного «закабаления» миллионов людей по обвинениям в надуманных преступлениях, умерщвления сотен тысяч людей в реализации «великих проектов», демонстрирует некую последнюю, инфернальную «десакрализованность» и обесцененность человека, которая выступает лишь символом той нигилистической низложенности, обесцененности, десакрализованности человека, которая пронизывает «устои» и «этос» цивилизации. Та чудовищная «обничтоженность» человека, которая предстает нам из практики лагерей смерти, мировых войн, репрессий и т.д., на деле является лишь символом и неотвратимым следствием той сущностной «обничтоженности», обесцененности и низложенности человека, которая пронизывает устои и этос «цивилизации прогресса», обосновывающую ее парадигму человека. Помимо этого, в инфернальной обесцененности и десакрализованности человека в практике лагерей смерти, очевидно проступает забвение идеи личности в человеке, его единичности, трагизма и неповторимости его личностной судьбы, торжество представления о человеке как «социальном индивиде», социо-биологическом материале, представителе «расово-родовой популяции». Нет «неповторимого человека», представляющего собою хоть какую-то ценность – его просто не способны различить в другом человеке, который предстает просто как «социальный индивид», помеченный символикой той или иной социальной группы, как «классовый» или «расово-видовой» враг, подлежащий безжалостному уничтожению во имя «величия и спасения нации», «социального прогресса» и т. д. Культура и сознание исторической эпохи демонстрируют чудовищною, но показательную отчужденность людей друг от друга, их неспособность различить друг в друге неповторимость и трагизм существования, человеческую ценность и «единичность». По сути дела, человек эпохи, существование и индивидуальность которого утратили последнюю ценность, оказывается нигилистически безразличен к жизни, судьбе и неповторимости другого человека. Перед нами торжество форм ксенофобского, коллективно-родового сознания, уничтожающее прозрения экзистенциального опыта и сознание «единичности» человека, его личности, низлагающее ценность «личного» и «единичного». Промышленное, технологически продуманное и массовое уничтожение людей, становящееся концом целесообразного использования их труда, выступает нигилистическим символом функционального отношения к человеку, его обезличенности и объективированности в привычных реалиях его бытия, того нигилизма, который пронизывает концепцию «социально полезного» и «продуктивного» существования, предназначенности «единичного» для «служения всеобщему». Перед нами предстает уничтожение миллионов судеб, неповторимых человеческих индивидуальностей так, как будто бы они лишены какой-либо «неповторимости» и «индивидуальности», представляют собой лишь массу «статистических», лишенных «лица» и ценности, функционально задействованных «объектов», то есть то, чем привычно и является человек в реалиях цивилизации. Нигилизм в отношении к человеку, низложение ценности человеческого бытия пронизывают не просто «парадигму» человека и некие «общие» установки в отношении к нему, а реалии его бытия, фактический способ его существования, «будни» цивилизации, внутри которых человек, его жизнь и судьба превращены в «ничто», фактически обесценены. По сути дела, мир человека и способ его существования пронизаны фактическим отрицанием ценности человека и его бытия, человек как подлинная ценность и цель самого себя немыслим в том мире и «континууме» человеческого бытия, которые создала цивилизация «социального и промышленного прогресса». Проблема в том, что в его мире и способе его существования низложенный как ценность, обреченный на судьбу ожидающей уничтожения «вещи», превращенный в «ничто» и принужденный к обесцененности своего бытия, человек превращается в орудие отрицания, он восстает против своего удела, против «зла» и «проклятия» существования, которое ощущается им как «ад бессмыслицы» – это отрицание существования предстает нам как суть определяющих облик эпохи исторических событий. Цивилизация обесценивает и десакрализует человека в том, что продуцирует как «типический» способ его существования, в тех парадигмах человека и представлениях о цели и предназначении его бытия, которые обосновывают его «типическое» существование – что же удивительно в том, что в исторических потрясениях и катастрофах становятся возможны чудовищные по своим масштабам преступления против ценности существования и человека? Того «человека» и «существования», которые низложены, обесценены, превращены в «ничто» в «нормах» и «буднях» цивилизации, в ее «этосе»? Как же можно побудить блюсти «святость», ценность человека, его жизни и судьбы, если таковые низложены, обесценены, десакрализованы в нормах типического и повседневного существования человека, в определяющих таковое установках, в привычных реалиях мира и бытия человека внутри цивилизации? Как же можно удивляться, что цивилизация, в ее этосе и буднях превращающая человека и его бытие и судьбу в «ничто», в средство приумножения всеобщего процветания и блага, в типическом способе существования отрицающая ценность человека и его бытия, наиболее символично и чудовищно низлагает ценность человека и существования в перипетиях исторических катастроф? Более того, одно не отделимо от другого – цивилизация, в ее нормах и буднях пронизанная нигилизмом в отношении к человеку, низлагающая ценность человека и его бытия, неотвратимо должна прийти к тому апофеозу отрицания и нигилизма, каковым являются ужасы мировых войн, репрессий и промышленного уничтожения людей. Как можно удивляться, что обреченный в привычных реалиях его бытия на безразличие к смерти и небытию, на судьбу ожидающей уничтожения «вещи», человек сам превращается в безразличное к ценности бытия оружие смерти, отрицания, уничтожения? Как же можно удивляться, что человек, низложенный как ценность внутри цивилизации, в парадигмах, установках и повседневных реалиях этой цивилизации, приговоренный к существованию как «ожиданию смерти» и социально продуктивному функционированию «на всеобщее благо», ощущает существование как ад бессмыслицы, зло и проклятие, отрицает его, восстает против него? Как часто в облике обсуждаемых нами исторических событий человек предстает как «бес», то есть как холодное, безразличное орудие смерти, отрицания, уничтожения, а деяния человека напоминают культ смерти и отрицания, вершение «суда» над злом и проклятием существования… Проблема и подлинная загадка состоят здесь в том, что таким образом предстает человек «статистический» и «социально нормативный», растворенный в институтах цивилизации обыватель, вчерашний рабочий, служащий или хозяин лавки, под довлением обстоятельств безразлично променявший привычный образ жизни на карнавал смерти и уничтожения. Проблема в том, что внутри эпохи «обывательство» и «социальная нормативность» таят в себе глубинный нигилизм, который прорывается исторических потрясениях, позволяет в короткий срок превратить типического и нормативного человека в покорное, безразличное орудие преступлений и смерти. Получается, что «социальная» парадигма человека, взгляд на человека как «социальный индивид», бытие которого предназначено для служения «обществу», «всеобщему прогрессу и процветанию», «производству и приумножению социальных благ» – это квинтэссенция самого радикального нигилизма в отношении к личности человека, низложения ценности единичного человека и его бытия. Пронизывая устои цивилизации, определяя типический способ существования человека внутри нее, эта парадигма служит истоком обесценения человека и его бытия в пространстве цивилизации, которое приводит к наиболее нигилистическому, циничному использованию масс людей как «материала» политических и исторических авантюр, побуждает человеческую массу к отрицанию бытия. Принципиально понимать, что основополагающей проблемой бытия человека является не удовлетворение потребностей и повседневной необходимости, социальное производство и воспроизводство, а трагедия смерти, конечности человека. Превращение смерти в трагедию, по мысли К. Ясперса знаменует собой эпоху духовного пробуждения человека, преображения его истории и культуры, которую он называет «осевое время», переживание смерти как трагедии есть исток становления гуманистического отношения к человеку как самодостаточной ценности и цели самого себя. Проблема эта должна быть тем или иным образом осознана и разрешена в пространстве культуры, в основаниях способа бытия человека: либо сокрыта от него, либо оказываясь перед ней лицом к лицу, человек должен иметь возможность противостояния смерти, самоутверждения и творчества – с этим связаны смысл и ценность для него бытия. Правда в том, что ценность человека для самого себя, его любовь к самому себе и бытию связаны для него с противостоянием смерти, с волей к вечности и попыткой попрать небытие, смерть, забвение, любовь к бытию и воля к самоутверждению разворачиваются в восстание против обреченности на уничтожение как судьбы. Покорность перед смертью как судьбой, безразличие к трагедии смерти, к обреченности на уничтожение и смерть – это исток нигилистического низложения ценности единичного человека и его бытия, безразличия к существованию. Попытка утверждать, что не смерть, забвение и уничтожение являются главной проблемой человека, а исполнение социальных обязательств и карьера, служение всеобщему благу и приумножение повседневного комфорта, социальная полезность и продуктивность его жизни – по сути является истоком нигилистического низложения человека, ценности его существования. Приглядимся – это «утверждение», безразличие к смерти как трагедии бытия и личностной судьбы человека, пронизывает весь строй и способ существования человека внутри цивилизации, определяющие его установки. Проблема в том, что человек как личность, в его человечности и любви к бытию, как ценность для самого себя не может быть безразличен к смерти, восстает против смерти и борется за сопричастность вечности, безразличие к смерти – это исток нигилистического безразличия к жизни и человеку. Проблема и в том, что невозможность примириться со смертью как неотвратимой судьбой, восстание против этой судьбы обращаются нравственной ответственностью человека за дар бытия, его превращением в поле противостояния смерти и забвению, созидания и самоутверждения, а значит – восстанием человека против существования как апофеоза повседневности, безразличного «временения» по пути к смерти, подобное существование переживается человеком как «бессмыслица» и отрицается им. Поэтому мир и цивилизация, пронизанные безразличием к трагедии смерти и личностной судьбы человека, в мгновения «пробуждения» и осознания своей ситуации предстают ему как «ад», царство пустоты, бессмыслицы, смерти, как нечто ему враждебное, любовь к бытию и человеку как к ценности может быть истоком отрицания мира и наличного способа существования человека в нем, конфликта человека и мира. Бытие как ожидание уничтожения, «временение по пути к смерти» лишено для человека всякого смысла и ценности, предстает ему как проклятие, ад бессмыслицы, «зло», как нечто, принципиально враждебное его личности, его ценности, признание ценности человека и его существования обращается конфликтом человека с тем способом существования, который ему навязывает мир. Смысл существования очевидно связан для человека с надеждой на то, над чем не властны смерть, уничтожение, забвение, однако он не находит этого в наличной данности своего бытия, в той судьбе, на которую его обрекают мир, цивилизация, повседневность, мир и бытие предстают человеку царством смерти, времени, бессмыслицы. Получается тот страшный и очевидный факт, что приспособиться к данности его бытия в мире, к «типическому» способу существования, который мир и цивилизация навязывают ему, человек может только через «вымертвление» в нем всякой любви к бытию и самому себе, через торжество в нем нигилистического безразличия к смерти, к самому себе, к ценности его бытия. Парадокс в том, что способ существования человека в реалиях цивилизации оказывается чем то, наиболее «дегуманизированным» и нигилистичным, враждебным человеку и ценности человека, отрицающим его как ценность и цель самого себя. Проблема в том, что низложение человека, принуждение человека относиться к самому себе и своему бытию как к «ничто», как к тому, что лишено ценности, неотвратимо обращается превращением человека в орудие «ничто», в его готовность под довлением обстоятельств безразлично отдавать и отнимать дар существования. При этом культурная, экзистенциальная ситуация человека эпохи такова, что он лишен того последнего убежища, спасения от реальности смерти, пустота и абсурда, которым для человека минувших эпох являлась действительность религиозного мифа. Проблемы две – беззащитность человека перед трагедией смерти и пустоты в мире, в котором «бог умер», его открытость критическим состояниям существования, связанным с опытом «пробуждения», и чудовищная «дегуманизированность» мира и бытия человека, в реалиях которых он превращен в ожидающую смерти «вещь», растворен в механизме цивилизационной повседневности как «функция», как «придаток» созданного ею мира вещей и благ, а значит – отдален от возможности творческого существования, с которой связана для него надежда перед лицом смерти и бессмыслицы. Находясь на грани «забвения и осознания», открытости трагическим реалиям существования как движения к смерти, человек эпохи оказывается беззащитен перед «бессмыслицей» как данностью его бытия и судьбы в мире, перед обрушением в бездну пустоты, отрицания и отчаяния, от которого огражден человек, для которого бытие и его мгновения не являются движением к смерти, уничтожению. Беззащитный перед осознанием смерти как судьбы и существования как неумолимого движения к смерти, человек оказывается лицом к лицу перед чудовищностью его судьбы и положения в мире, перед данностью его бытия как адом бессмыслицы, отчаяния, стояния «на грани». Приговоренный наличной данностью и способом своего бытия в реалиях цивилизации к судьбе «вещи», к обесцененности его личности и его существования, человек превращается в орудие смерти, отрицания, уничтожения, безразлично отдает и отнимает жизнь, преступает против святости личности и жизни «другого», приносит дар существования в жертву мифам, идеологическим химерам, абстрактным целям и идеям. Причины и корни того, что взрывы нигилизма стали неотъемлемой составляющей истории новейшей цивилизации, нужно искать в противоречиях внутри самой этой цивилизации и определяющей ее парадигмы человека, в положении и способе существования человека внутри нее, в неразрешенности тех основополагающих дилемм, с разрешением которых для человека связаны ценность и смысл его существования.Читать дальше