Михаил Петров - Пираты Эгейского моря и личность.

В нашей европейской линии развития человек уже освоил много профессий, превратил их в личные навыки. «Среднестатистическая» европейская фигура есть образ человека грамотного (то есть писаря), обладающего политическими правами и навыками (то есть царя), имеющего военную подготовку (то есть воина), а также и специальность - способность исполнять тот или иной круг социальных должностей в наличном штатном расписании своего общества. Кроме того, динамика обновления заставила человека усвоить навык «запаса социальности» или способность к должностной миграции: опираясь на избыток образования, европеец способен покидать гибнущие должности и переходить на устойчивые, удерживаясь тем самым в структуре социальности при быстром обновлении штатного расписания общества. Это очень много и это огромное завоевание европейского очага культуры. Но вот «божественная» профессия творения мира, построения разумного космоса из неразумного и хаотического материала полных причин, остается пока за пределами личных навыков человека.

Постижима ли эта «божественная» профессия творения мира, допускает ли она истолкование в терминах земной социальной профессии, возможно ли ее перевести в личный навык человека? Чтобы попытаться ответить на эти вопросы, требуется хотя бы беглое знакомство с новым миром, с его конфигурацией, возможностями, конфликтами, внутренней динамикой.

Если представить себе современную социальность в терминах астрономии как некую область организации - «туманность» со свойствами «антимира», где энтропия удерживается деятельностью людей на низком уровне или даже падает, тогда как в окружении все идет наоборот к дезорганизации, то первое, подлежащее анализу, состоит в том, что эта «туманность» крайне неоднородна. В нее входят три более или менее четко очерченных мира: слаборазвитые и развивающиеся страны; развитые страны капитализма; развитые страны социализма. Между этими мирами социальной ойкумены без труда фиксируется отношение «удаления», «разбегания». Все они, похоже, движутся по единому пути, но с разными скоростями, а главное, - с разными ускорениями.

Наиболее инертен мир слаборазвитых и развивающихся стран, в котором сегодня связана деятельность более двух третей населения земли. Если взять за основу экономические показатели вроде дохода на душу населения, то до самого последнего времени они в этом мире оставались постоянными на протяжении многих столетий или даже имели тенденцию к снижению в условиях колониализма. С точки зрения обновления это мир стабильной репродукции, мир вечной профессионально-кастовой гармонии и неизменного порядка, для которого характерны соответствующие профессионально мировоззренческие формы вроде Олимпа греков: в основе стабильности лежат «вечноживые» специализированные профессионально-наследственные навыки, связанные в мифе с именем бога, а различные по профессии боги образуют целостную систему кровнородственных связей. В этом мире почти не возникает правовых отношений равенства по той или иной социальной функции, и стабильность поддерживается многовековым обычаем, а не законом.

Страны этого мира переживают сейчас эпоху радикальных сдвигов и революций, направленных на снижение инерционности как в сфере репродукции (индустриализация), так и в сфере обновления (культурная революция, строительство образования и науки), причем процесс этот оказывается крайне сложным даже в тех немногих случаях, когда стране удалось оказаться вне сферы колониализма. Дарт и Прадхан пишут на «чистом» примере Непала об общих проблемах строительства образования и культуры: «Начиная с первых миссионерских школ и в течение всего периода колониальных школ направление, а часто и намерение западного образования подчинялись идее того, что «первобытные» или «отсталые» цивлизации должны быть заменены более современными и «лучшими». Такой подход продолжает существовать и сегодня, хотя за ним нет уже такой силы как колониализм, причем особенно сильно этот подход проявляется в преподавании науки, поскольку наука воспринимается как действительно уникальное и неповторимое произведение западного мира. В действительности же цель образования, идет ли речь о Непале или вообще об Азии, состоит вовсе не в том, чтобы уничтожить какую-то цивилизацию или даже какую-то систему идей, чтобы полностью заменить их чем-то, что считается лучше. Двигаясь в этом направлении или с этим скрытым намерением, мы создаем ненужные осложнения на пути образования. Имплицитно содержащийся в такой практике подход «либо-либо», ведущий к прямому противопоставлению между традиционным мировоззрением и современным предельно чуждым ему отношением к знанию, создает конфликтную ситуацию как в голове изучающего, так и между ним и старшим поколением той же социальной группы... Мы сознаем то очевидное противоречие, которое имеется в нашем предложении. Если введение науки должно сопровождаться значительными социальными и культурными сдвигами, то правомерно ли игнорировать эту сторону при подготовке детей к изучению науки? Мы считаем, что правомерно. Конечно, какой-то тип аккомодации между научной революцией и непальской культурой должен быть достигнут и будет в свое время достигнут, если наука вообще здесь привьется. Но это сложная проблема, которая должна решаться так же постепенно в восточных культурах, как она решалась на Западе. Опыт свидетельствует, что такая аккомодация вряд ли достижима с помощью простой замены одной культуры другой, и во всяком случае не в школьные годы, когда ребенок погружен в интеллектуальное и физическое окружение деревни. И для ребенка и для деревни важно, чтобы он оставался в мире с этим окружением» (II, р. 655). Если учесть, что в Европе этот процесс преобразования, если считать от Одиссея, потребовал более 3000 лет, то предлагаемая авторами перспектива постепенного решения проблемы вряд ли может считаться обнадеживающей.

Страны «развитого» мира возникли, если судить по экономическим показателям, совсем недавно: триста-двести лет тому назад. С этого времени здесь прослеживаются экспоненты, указывающие на наличие в социальных структурах внутренних ускорений. Если триста лет тому назад наша планета была в экономическом отношении более или менее однородной и уровень жизни в Европе, например, даже уступал уровню жизни в странах востока, то за последние двести-триста лет он растет в едином темпе: национальные доходы удваиваются каждые 20-25 лет, так что к настоящему времени разрыв в экономических показателях между стабильным и развитым миром оказывается весьма значительным: среднегодовой доход на душу населения в развитом мире составляет 17000 долл., тогда как в стабильном только 110 долл. (10, р. 959). Этот разрыв увеличивается и в относительном и в абсолютном значениях, так что впечатление приближения, подхода, которое мы испытываем, употребляя термин «развивающаяся страна», всего лишь лингвистическая иллюзия, связанная с восприятием «развитости» как состояния, чем она вовсе не является: «развитые» страны развиваются в более высоком темпе, чем «развивающиеся». Нет смысла объяснять, насколько опасно наличие этого растущего разрыва в нашем неспокойном мире. Все страны развитого мира, будь они капиталистическими или социалистическими, объединяет нестабильность репродукции, «индустриальная» ее фаза или «технологическая смертность». Смысл этого явления состоит в том, что, если в стабильном обществе распределение совокупной общественной потребности в систему навыков носит фиксированный характер прямой или «натуральной» связи, то в нестабильном обществе продукт отделен от потребителя посредующим звеном сравнения в том или ином универсальном эквиваленте, что, с одной стороны, регулирует объем деятельности по производству того или иного продукта в зависимости от спроса и удерживает всю систему репродукции целостной в изменениях, а с другой, - ставит все наличные навыки, связанные с любой специализированной отраслью спроса, в положение соревнователей за наиболее низкое значение всех видов затрат на производство единицы продукта.В этом соревновании за исполнение обязанностей в социальной репродукции выживают лишь те навыки, в которых затраты на единицу продукции меньше, и репродукция приобретает свойства избирательности примерно того же смысла, какой мы вкладываем в понятие «среды», «естественного отбора», пытаясь понять биологическую эволюцию через индивидуальную изменчивость (мутацию), смертность и селекцию в борьбе за существование.