Михаил Петров - Пираты Эгейского моря и личность.

На научной «обувной фабрике» именно так и обстоит дело. Известный уже «ширпотреб» - сапоги, туфли, башмаки - с порога отвергается на том основании, что все это уже было, что повторяться в науке нельзя - действует запрет на плагиат. Нужно что-то новое, что не было в освоенном ассортименте, и никто не знает, что именно нужно. Если это и режиссура, то режиссура без текста, когда и актерам и режиссеру известны разве что имена действующих лиц и, может быть, традиционный типаж: инженю, первый любовник, комическая старуха и т.п. Предполагается, что текст будет создан на ходу, общими усилиями, но поскольку таких вещей не бывает, кому-то приходится решать, где хорошо, где плохо, то всегда обнаруживается одна голова, берущая на себя заботы о тексте, тогда как другие головы переходят в режим простого исполнения, дезактивируются в научном отношении, то есть с точки зрения творческой способности выступают несомненными кастратами. Вот здесь и возникает обидная статистика: сто обыкновенных сапожников на обычной обувной фабрике делают в тысячу раз больше, чем сделал бы один сапожник-кустарь, и производительность каждого повышается в десять раз, тогда как сотни «научных» сапожников на научной обувной фабрике делают лишь в три раза больше, чем сделал бы один ученый-кустарь, то есть производительность каждого научного работника снижается на обувной фабрике до трех процентов от исходного «неорганизованного» значения.

Здесь и появляется второй вопрос: а что, собственно, какой концепт творчества стоит за фигурой ученого-режиссера? Ошибиться здесь невозможно, это все тот же всеведущий демиург платоно-христианского образца в одной из своих ипостасей архитектора или драматурга, который, действительно, понимает «смысл и цель» предприятия и, понимая это, то есть двигаясь от конечной определенности завершенного продукта, способен «правильно оценивать творческие возможности, распределять роли по талантливости», назначая Иктина, скажем, автором проекта Парфенона, а Фидия - ответственным за роспись фронтонов. За всей этой деятельностью просвечивает все та же древняя концепция «слово-дело», «господин-раб», которая еще Аристотелем была представлена в развернутой форме иерархии административного всезнания, где объем знания прямо связан с положением должности, и тот, кто оказывается на вершине должностной иерархии, оказывается в силу своего положения и высшим авторитетом. Следуя этому принципу административного всезнания, нам пришлось бы утверждать, что У-Тан, занимая высшую на земле должность генерального секретаря ООН, есть вместе с тем и высший на нашей планете источник мудрости, поэтому то, что получают ценой огромных затрат и усилий в научном исследовании, можно бы получать проще, запрашивая высший авторитет о том, где и что лежит пока «в себе», в непознанном нами состоянии беспредметности.

Такое утверждение отдает очевидной дикостью, но именно оно реализовано в «режиссерской схеме»: режиссер обязан знать, чего он хочет: только признание результатов исследования дает ему право «правильно оценить творческие возможности исполнителей, распределять роли по талантливости и так целесообразно расставить силы, чтобы все стороны решаемой проблемы развивались гармонично». Иными словами, прежде чем решать проблему коллективно, режиссер-администратор должен ее решить индивидуально, и весь коллектив нужен ему только как «говорящее орудие», как один из видов экспериментального оборудования. Тогда действительно возникает ситуация мясорубки талантов, о которой хорошо пишет РЛ.М. Синг: «Когда проскочившие университет счастливчики становятся молодыми исследователями, их чаще всего превращают в зубчатые колеса исследовательской машины патрона. Сам по себе проект патрона может быть ценным и важным, но разрабатывать его нужно сломя голову в конкурентной борьбе с другими исследовательскими коллективами. Отсюда односторонность и однобокость опыта, которые становятся уделом молодых исследователей, принимающих участие в проекте» (35, с. 209).

Но даже в этой ситуации «научного рабства» нам нс удалось бы обосновать право режиссера на предзнанис, не вовлекая в рассуждение дурную бесконечность авторитетов, поскольку, если режиссер знает нечто, позволяющее ему оценивать и расставлять по ролям подчиненные ему головы, то тут же возникает вопрос об источнике этого режиссерского знания, тот самый каверзный вопрос о «старых людях», который сразу же выстраивает за головой режиссера бесконечный ряд авторитетных голов. И замкнуть его можно лишь на всеавторитетнейшую, всеведущую, всеблагую и т.п. голову.

Таким образом, пытаясь разобраться в первой группе проблем, связанных с божественной способностью приводить все в порядок из беспорядка, мы обнаруживаем, что проблема снятого выбора в принципе разрешима в условиях репродукции, стабильности, устойчивости. Она выглядит неразрешимой в условиях творчества, нестабильности, когда хаос воспроизводится, и то «все видимое», которое подлежит приведению к порядку, начинает расти бесконтрольно. Задача вновь стала бы разрешимой, если бы удалось остановить этот рост «всего видимого». И остановить рост можно, но тогда, сегодня во всяком случае, это значило бы выйти из научно-технической гонки, отказаться от обновления или сузить его базу наличным научным знанием. А это было бы возвращением к стабильности, то есть в нашем мире соревнования двух систем - самоубийством по методу засовывания палок в собственные колеса.

Более того, пытаясь встать на точку зрения платонохристианского демируга, с тем чтобы взять на себя ответственность за все происходящее в мире, человек нашей эпохи обнаруживает, что основная здесь трудность не в том, чтобы «сравниться», не в тщете гордыни человеческой, а в том, что и сам демиург в этой позиции, сколько бы мы ему ни приписывали прилагательных в превосходной степени, оказывается фигурой несостоятельной. Вскрывается тайная тайн христианского миропорядка: сила бога в авторитетном бездействии, он хорош для оправдания наличного порядка, но с ним абсолютно нечего делать в условиях, когда на периферии порядка бушуют бури нестабильности и порядок все время приходится переиначивать.

Распевая зажигательную песню про бога, царя и героя, человек с полной определенностью обнаруживает, что в новых условиях ему действительно нечего ждать помощи от авторитетных инстанций, каким бы статусом они ни обладали. Но вместе с тем человек обнаруживает и другое - свою явную неспособность ответственно контролировать обновление наличного миропорядка традиционными методами. Перед ним много путей, но ни одного ответственного. Он может, например, пойти в науку, внести, если повезет, свой BKJIIU в общечеловеческую копилку знаний. Но он не может быть уверен в том, что с его вкладом не произойдет чего-нибудь вроде истории с газовой диффузией Грэхема, который в 1829 г. открыл «полную причину» уничтожения в 1945 г. Хиросимы и Нагасаки. Он может пойти в прикладные науки и подарить человечеству какую-нибудь замечательную машину, продукт собственной изобретательности. Но и здесь он не может ручаться, что с его замечательным произведением не выкинут какой-нибудь злой шутки. Говорят ведь, что изобретатели автофургона погибли в душегубке: их изобретение чуточку усовершенствовали - провели выхлопную трубу в кузов. И даже если он никуда не пойдет, не сделает ни вклада, ни изобретения, всю жизнь проживет под сенью директив и указаний, то и это не менее опасно: ничем он не гарантирован от роли опасной игрушки в руках режиссера - такого же, как он, человека, отличающегося лишь тем, что режиссер не умеет или не дает себе труда задумываться о своих правах быть режиссером.