Михаил Петров - Пираты Эгейского моря и личность.

Конечно, объективный закон науки и закон истории - вещи разные. Первый отнесен к репродукции, являет устойчивое, эталонное и организующее в повторах, тогда как второй, исторический, имеет дело с последовательностью уникальных событий и есть, по сути дела, канон - мера инерционности процесса, нечто вроде «грамматики истории». Но это не основание для полного отрицания историзма. Дж. Меддокс, например, критикует науковедов за доверчивость к истории: «Совпадения в исторических и социальных явлениях имеют скверную привычку быть менее значимыми, чем совпадения в научных экспериментах. Георг 1, II, III, ГУ, - все эти короли умерли в субботу, но само по себе это вряд. ли дает право заключить о наличии губительной связи между субботним днем и ганноверской династией» (19, р. 794). И это действительно так, слишком уж мала выборка, чтобы увидеть за совпадениями канон, _то, что воспроизводится в исторической цепи событий. Но вот если бы все подряд герои до сто четвертого или тысяча четвертого разделили бы судьбу первых, то, видимо, скучновато бы жилось ганноверским Георгам по субботним дням. Именно эта «скучноватость», основанная на представительных выборках, повышенная вероятность, направленность ожидания и составляют смысл исторического закона, создают то отличие между английскими королями и науковедческой капустой, между случайным стечением фактов и проявлениями исторического канона.

Так или иначе, но основные постулаты стабильности, творения-упорядочения в духе платоновского демиурга имеют силу и для исторического исследования, этого антипода исследования научного, поскольку в истории начинать приходится не с хаоса и выявления способов его перехода в порядок, а, например, с порядка и подыскания для него соответствующего хаоса, из которого этот порядок мог бы с необходимостью возникнуть. Отсюда, из этой противоположной ориентации действий по канонам опытной и исторической науки, возникают и противоположные опасности попыток абсолютизировать научную или историческую картину мира.

Распухая в абсолют научным способом, идея «полной причины» становится обычным христианским миропорядком, в котором наличие определяется и удерживается в определенности всей совокупностью акциденций всего сущего. Пойманный в инерции, мир застревает в «настоящем» как в мертвой точке, и стронуть его с места можно, лишь допустив случай, нарушение закона, действие внешней силы, а это как раз то, чего наука по отношению ко «всему» допустить на может. С другой стороны, распухая в абсолют историческим способом, идея «полной причины» опять-таки становится христианским миропорядком, но не вообще, а в момент его завершения, то есть упирается в тупик «настоящего» именно потому, что мы всегда вынуждены идти от «настоящего» как от результата в прошлое, вынуждены в прошлом искать демиурга настоящего, а в будущем у нас выбор не отнят, и у нас нет пока такого однозначно определенного будущего, чтобы оценить по достоинству результаты наших поисков в прошлом . Иными словами, и научная и историческая абсолютизация оказываются апологетикой настоящего. Научный миропорядок нельзя изменить, поскольку нет сил для такого изменения. Исторический же миропорядок нельзя изменить потому, что он мыслится вершиной, целью, конечным результатом всего исторического процесса и по другому мыслиться не может.

Результаты исторических исследований оцениваются через будущее, поэтому реконструкции «моментов» в историческом развитии, которые отделены от нас веками и тысячелетиями, всегда выглядят более убедительными, чем приложения исторического метода к настоящему: там у нас есть эти «века и тысячелетия» - «будущее для них», которые позволяют оценить результаты усилий.

И опять здесь мы сталкиваемся с тем, что можно бы назвать ценообразующей функцией истории. С тем «просветом», который привлек наше внимание в конце предыдущей главы как явное несоответствие между оценками одних и тех же событий современниками и людьми, удаленными от событий на годы, десятилетия, века. И здесьто мы лицом к лицу сталкиваемся с ключевой проблемой: способен ли человек, современник всего происходящего, взять на себя ответственность за будущее, поскольку именно от состава будущего зависят его «истинные» оценки и его способность выбора, и если способен, то в каком смысле?

Что бог, царь, герой, электроника явно неспособны к такому определению, мы уже показали: для их деятельности нужен мир стабильный, хаос замкнутый, а мы живем в нестабильности, и хаос у нас воспроизводится через постоянные инъекции новых «полных причин» в архив науки. Применительно к человеку из всего этого следует, правда, пока только один вывод: психологическая установка на стабильность, которую человек использует в основных областях своей деятельности - в репродукции, творчестве, анализе истории, - совершенно несостоятельна в деятельности по определению будущего, и соответственно вопрос о том, может человек или не может нести ответственность за будущее, есть не столько вопрос об объеме его знаний, сил, внутренней доброты, - всему этому грош цена, когда обнаруживается принципиальная невыполнимость условий божественного определения, - сколько вопрос о какой-то новой психологической установке, причем установке активной, которую мы назвали бы установкой на ускорение хода истории и суда истории.

Попробуем сначала разобраться в том, как работают схемы ценообразования в наиболее ясных и хорошо исследованных случаях, в чистой и прикладной науке. В чистой науке ценообразование («теоретическое ценообразование») связано с публикацией, с актом передачи индивидуального произведения в архив науки или, что то же, с актом «отчуждения» личной собственности ученого в обшесоциальное достояние. Только после публикации и средствами публикации научный вклад может приобрести какую-то ценность или раскрыть свою ценность. Противопоставление «приобрести-раскрыть» принципиально, связано с пониманием природы теоретической ценности. Если мы эту ценность понимаем как нечто прирожденное, врожденное, возникающее уже в момент создания гипотез и проверки их на объективную истинность, то нам следует употреблять термин «раскрывает», если же ценность понимается как нечто социальное, наживное, возникающее в процессах использования, то право на употребление может иметь лишь термин «приобретает». Мы придерживаемся последнего понимания, из которого, в частности, вытекает, что и до появления на уровне публикации, и в самый момент появления, и некоторое время после публикации (среднее значение лага-задержки) научный вклад теоретической ценности не имеет и, следовательно, не существует ни процедур «мгновенного» определения его ценности, ни людей, способных сколько-нибудь основательно судить о ценности вклада.