Петер Слотердайк - Критика цинического разума

Второй. Против врачевателей-господ может помочь только самоисцеление, только помощь самому себе. Единственное ору­жие в борьбе против ложной или сомнительной помощи — не пользоваться ею. Впрочем, можно наблюдать, как капиталисти­ческая господская медицина уже с давних пор предпринимает попытки подчинить своей власти традиции самопомощи, прису­щие народной медицине, начиная вбирать их в себя — после многовековой их дискредитации и соперничества с ними — и превращать в часть «школьного» медицинского разума. (Научно доказано: в некоторых травах действительно что-то есть!) В ин­тересах институциализированного врачевания всеми средствами содействовать достижению такого состояния, при котором все

телесное будет подвергнуто тотальной медикализации — от меди­цины, связанной с процессами труда, спортивной медицины, сексу­альной медицины, медицины, занимающейся процессами пищеваре­ния, медицины, занимающейся проблемами питания, медицины, за­нимающейся проблемами здорового образа жизни, медицины занимающейся несчастными случаями, судебной медицины, военной медицины и вплоть до медицины, которая включит в свою компетен­цию контроль за здоровым и больным дыханием, хождением, стоя­нием, учением и чтением газет, не говоря уже о беременности, дето­рождении, смерти и иных прихотях человеческого тела. Система «здоровья» ведет к установлению таких отношений, при которых контроль господской медицины над соматическим будет тоталитар­ным. Можно представить себе такой уровень ее развития, на котором дело дойдет до полного отчуждения частных телесных компетенции. В конце концов придется учиться на уроках урологии, как нужно правильно справлять малую нужду. Центральный вопрос в разви­тии современного медицинского цинизма состоит в том, удастся ли «официальной медицине» подавить те массовые, занимающиеся про­блемами здоровья движения, которые вызваны к жизни многочис­ленными культурными мотивами (распространением психологических знаний, женскими движениями, экологией, сельскими коммунами, новыми религиями и др.). Этот вопрос прямо связан с теми, кото­рые возникают в связи с «внутримедицинскими» возможностями «политических» отраслей врачевания: психосоматической терапии, медицины труда, гинекологии, психиатрии и др. Профессионалам, занятым в этих отраслях, уже по самой логике вещей положено луч­ше всех прочих знать, что все, что они делают, грозит скорее навре­дить, чем помочь, пока не будет избрано новое направление меди­цинской помощи, идущее от жизни, от свободы, от сознания.

Третий. Против медицинского отрешения от права распоряжать­ся своим собственным телесным существованием поможет в конеч­ном счете только сознательная организация жизни нашего собствен­ного тела в соответствии с представлениями о хрупкости нашего орга­низма, о наших болезнях и нашей смертности. Нет необходимости говорить, насколько это трудно,— ведь страх, если он оказывается чересчур большим, делает всех нас слишком склонными к отказу от ответственности за жизнь и смерть нашего собственного тела — и мы не задумываемся при этом, что даже самая совершеннейшая ме­дицина есть в конце концов лишь отражение нашей собственной от­ветственности и ни с кем не разделяемой боли в нашем беспомощ­ном взгляде: она лишь возвращает все это нам самим. Тому, кто по­стигнет, что круг отчуждения всегда замыкается собственной смертью, должно стать ясно, что лучше избрать иное направление этого кру­га — к жизни, а не к одурманенному существованию, к риску — вместо перестраховки, к цельному телесному воплощению — вмес­то расколотости.

5. Религиозный цинизм

И что бы вы сделали с Граалем, если бы нашли его? Дизраэли

...да к тому же еще и ухмылка, похожая на оскал черепа; ведь то, что строящий долгие планы человек умирает так же неожиданно, как и глупая скотина, тоже вроде бы достойно смеха.

Эрнст Блох. Принцип надежды

Внезапно кто-то из нас покидает видимый, наш общий и непрерыв­но существующий мир, прекращая разделять с нами существование. Его дыхание останавливается, движения прекращаются. Перво­начально смерть проявляет себя в виде прекращения процессов: что-то угасает и переходит в состояние полного покоя. Немного времени спустя, наоборот, начинаются какие-то процессы: тело коченеет, раз­лагается, происходит распад тканей. Тогда на свет божий появляется скелет — та часть нас, которая дольше всех остальных не поддается тлению. Он представляет собою то, что осталось от нас in materia, a потому скелет становится образом смерти. Костяк символизирует тот конец, который каждый из живущих уже носит в самом себе. Каждый — своя собственная Костлявая, своя собственная Смерть, костлявый форейтор, погоняющий упряжку собственного экипажа, отправляющегося в мир иной.

Глядя на эту сторону смерти,— единственную, которая обычно доступна наблюдению,— живущий человек не может отделаться от впечатления, что в живом теле действует какая-то незримая сила, которая позволяет ему дышать, разгуливать по свету и сохранять свою форму, тогда как из мертвого тела эта невидимая сила, должно быть, уходит, раз оно застывает в неподвижности и разлагается. Незримая эта сила вызывает дыхание, движение, чувства, бодрость тела и сохранение его формы — она есть совокупное представление об активности и энергии. Ее влияние, хотя оно незримо и может быть изолировано, создает самую действенную из всех реальностей. Это Незримое носит множество имен: Душа, Дух, Дыхание, Пред­вечное, Огонь, Форма, Бог, Жизнь.

Опыт учит, что животные рождаются и умирают, как и мы, что растения появляются на свет в виде ростка и гибнут, увядая, и что все они, на свой лад, тоже причастны пульсации жизни и смерти, образованию форм и распаду форм. Не возникает никаких сомнений в том, что человеческая «душа» окружена космосом животных и растительных проявлений жизни и загадочными, источающими энер­гию субъектами, которые действуют по ту сторону дня и ночи, гро­зы и ясного неба, жары и холода, вызывая их. Это окружение ничем не напоминает о «власти» человека над природой и над другими живыми существами в этом мире; скорее, возникает впечатление, что Целое мира терпит двуногое бесшерстое существо постольку,

поскольку оно налаживает какие-то связи с источниками пользы и опасности из животного и растительного миров.

Жизнь и смерть, приход и уход — это прежде всего константы природы, удары пульса в некоем ритме, в котором предзаданное более весомо, чем позднее, добавившееся к нему. Однако в ходе развития цивилизации соотношение пассивного приятия и деятельности, стра­дательного и активного сильно изменяется и в том, что касается познаний о смерти. То, что проявлялось как аспект естественных пульсаций, в более развитых обществах превращается в уходящую все глубже и глубже и все более и более ожесточенную борьбу между жизнью и смертью. Смерть уже не выглядит событием, на которое никак невозможно повлиять, скорее, она и сама предстает чем-то таким, что вызвано нашим насилием и что зависит от нашей воли. Ее образ — уже не какой-то неизбежный конец, не мирное истече­ние жизненных сил или тихое и лишенное всякой борьбы угасание свечи жизни; это нечто такое, с чем нужно бороться, нечто жесто­кое, неразрывно связанное с предчувствиями насилия и убийства. Чем больше человек, размышляя о смерти, представляет себе не мирное угасание, а убийство, тем выше поднимается волна страха перед смертью в более развитых и более богатых насилием цивили­зациях. Именно по этой причине государства и империи, которые открываются нашему историческому взору,— это религиозные го­сударства, религиозные империи. Они образуют социальные миры, в которых страх перед насильственной смертью вполне реалистичен. У каждого при этом страхе встают перед глазами тысячи образов насилия: нападения, резня, изнасилования, публичные казни, вой­ны, сцены пыток, изощряясь в которых, человек превращается в сущего дьявола, стремясь сделать смерть другого как можно более мучительной. К тому же общества, разделенные на противоборству­ющие классы, посредством физического и символического насилия подавляют жизненные энергии подданных и рабов таким образом, что в их телах неизбежно возникают темные пространства непрожи­той жизни, где начинают формироваться и быстро накапливаться желания, фантазии и тоска по чему-то иному, какие-то смутные пред­ставления о полноте жизни. Эта непрожитая жизнь связывает свои утопические энергии со страхами уничтожения, которые в основан­ных на насилии обществах сызмальства выкристаллизовываются у каждого отдельного человека. Из этой связи только и возникает то абсолютное и, как кажется, ничем не преодолимое «Нет», которое человек говорит ориентированной на смерть цивилизации. Это ответ на глубоко пугающий его опыт, получаемый от столкновения с циви-лизаторством. Наше бытие-в-обществе почти априорно включает в себя угрозу того, что мы не получим возможности полностью реали­зовать ту полноту жизни, которая дана нам от рождения. Каждая включенная в общество и подчиненная ему жизнь живет со смут­ным предчувствием, что она не сможет использовать до конца все