Петер Слотердайк - Критика цинического разума

Сегодняшний кризис медицины отчасти вызван и тем, что она (и тем, как она) отказалась от своей некогда существовавшей связи со священниками, вступив с тех пор в весьма запутанные и неодно­значные отношения со смертью. В «борьбе между жизнью и смер­тью» священники и врачи оказались по разные стороны баррикад. Только священник способен, не становясь циничным, кинически-свободно глядя на реальное положение дел, выступать на стороне смерти, потому что в ныне живых религиях и космологиях смерть считается само собой разумеющейся платой за жизнь и необходимой фазой великого порядка, с которым всегда умело «конспиративно» связывать себя знание священника. Священника ничуть не смущала ни смертность человека вообще, ни агония отдельных людей. И в том, и в другом случае имеет место действие реальности высшего поряд­ка, не зависящей от нашей воли. Совсем иначе смотрел на это врач. Врачом является тот, кто принимает в этой борьбе сторону жизни. Из этого безусловного выбора вытекает весь медицинский идеализм, который сегодня в предельно цинических запутанных коллизиях

доходит до абсурдной борьбы медицины за жизнь уже давно рас­павшихся, обреченных на смерть тел. Врач принимает сторону жи­вого тела в его борьбе с трупом. Поскольку же живое тело — это источник всей силы и власти, тот, кто помогает телу, сам становится своего рода властителем, поскольку оказывается причастным к глав­ной распорядительной власти, являющейся прерогативой правите­лей,— к власти распоряжаться жизнью и смертью других. В резуль­тате врач оказывается в двойственном, промежуточном положении: с одной стороны, он «абсолютный» приверженец партии жизни; с другой же — он причастен к власти, принадлежащей правителям,— к власти над жизнью. Тем самым подготовлена сцена, на которой может выступить медицинский цинизм. В самом деле, почему бы студентам-медикам не поиграть в коридоре института анатомии в кегли, катая черепа? На нас не произвело особого впечатления то, что наш учитель биологии, принеся в класс скелет для демонстрации на уроке, щелкнул его челюстями и пояснил: «Велика важность, все равно это был всего лишь преступник». Мне бы очень хотелось, чтобы весь медицинский цинизм можно было рассматривать, подобно при­веденным примерам, как разновидность черного юмора. Однако по­скольку медицина по большей части причастна к отправлению влас­ти, и поскольку власть в философском отношении может быть пря­мо определена через неспособность к юмору, медицина с ее циническим направлением не имеет ничего общего с тем, что претен­довало бы на юмор.

Вся сила и власть исходят от тела, как было сказано выше. На­сколько это верно по отношению к врачебной власти? Возможны три ответа на этот вопрос.

1. Работа врача основывается на его союзе с естественными тен­денциями жизни к самоинтеграции и защите от боли. При этом у него два союзника: воля к жизни и средства врачебного искусства. Если он умеет хорошо использовать и то и другое, он вправе назвать себя врачом по призванию. Власть врача легитимирует и утверждает себя эффективностью витальных внушений (каковы бы они ни были) и практических лечебных мер (лекарство, вмешательство, применение диет). Здоровое общество определяется прежде всего по тому, как оно вознаграждает своих помощников и как оно включает их в свои социальные структуры. К числу самых глубоких идей древней ки­тайской народной медицины принадлежал обычай платить лекарю, пока здоров, и прекращать платить с началом болезни. Этот поря­док умно препятствовал отделению власти врача от жизненных ин­тересов общества. Но прежде всего для нас важно то, что китайский пример взят из народной медицинской традиции. Ведь именно она воплощает в вещах, относящихся к медицинской сфере, то, что мы в остальных ценностных сферах именовали киническим импульсом. Здесь искусство врачевания еще стоит под сознательным контролем общества, которое, в свою очередь, овладевает искусством держать

под контролем власть врачевателя. Однако над этой народной меди­цинской традицией проходит древняя линия господской медицины, которая с незапамятных времен умела уклоняться от контроля за врачебными гонорарами снизу. Она всегда предпочитала выплату гонорара в случае заболевания и тем самым создавала мощный ры­чаг для оказания нажима на пациента, для вымогательства. Без­условно, это открывало и продуктивную перспективу. А именно: сво­бода медицины — там, где она существует,— основывается не в последнюю очередь на экономической независимости врачей, кото­рая умело обеспечивалась их диктатом в вопросах, касающихся го­норара. (По этой причине существует параллель между греческой медициной и римским правом, а именно принцип частной консуль­тации и оплаты в каждом отдельном случае, что опирается на пред­ставление о «договоре об оказании услуг».)

2. Воле к жизни, важному фактору всякого лечения, в случае «серьезных» заболеваний грозит опасность, исходящая от сомнений в собственных силах. Там, где тенденция к жизни борется с тенден­цией к смерти, больной нуждается в союзнике, безусловно и несом­ненно выступающем на стороне жизни. Так больной проецирует спо­собности собственного тела к самоисцелению на врача, который мо­жет лучше мобилизовать и усилить эти способности, чем это в состоянии сделать в одиночку ослабленный и испытывающий страх больной. В кризисном состоянии пациент, который может верить в сконцентрированную в своем врачевателе собственную волю к жиз­ни, имеет решительное преимущество по сравнению с тем, кто в оди­ночку борется одновременно и с болезнью, и с сомнениями. Боль­ной, который может довериться врачу, при этой драме передает всю свою силу в руки того, кто его лечит. Вероятно, такой угол зрения на проблему отчасти проясняет совершенно удивительные успехи древ­ней знахарской медицины, например шаманизма. В ходе магическо­го исцеляющего ритуала шаман извлекает из больного тела «зло», например, в форме умело подсунутого чужеродного предмета — какого-нибудь червя, личинки, иглы. Такие извлечения,— часто пред­принимаемые тогда, когда наступает пик кризиса,— в успешных случаях оказываются переломным пунктом, на котором процессы самоисцеления одерживают верх; это в некотором роде внешние ин­сценировки внутренних энергетических драм. По сей день врач об­ретает благодаря этим и подобным им механизмам свой магический статус — в той мере, в какой уже по его внешнему виду невозможно заметить деморализацию и цинический технократический подход к телу,— каковой, впрочем, встречается все чаще. Желать полностью отнять у врача эти магические функции — значит свести на нет всю господствующую систему медицины. Есть ли какие-то благие осно­вания и для таких радикальных требований — это уже тема для дискуссий в газетах. Ведь чем невероятнее будет воплощен в сего­дняшних врачах их «секретный союз с жизнью» и врачующий