Неизвестен Автор - Воспоминания о К Марксе и Ф Энгельсе (Часть 2)

Совсем другими глазами смотрел я на Льва Гарт-мана, русского революционера. Правда, знакомство с таким человеком не представляло для меня сенсации. В Цюрихе я познакомился уже со многими революционно настроенными местными студентами, а также с испытанными в борьбе эмигрантами, наиболее значительным среди которых был Павел Аксельрод, ставший для меня дорогим и духовно близким другом. Прославленная тогда Вера Засулич, проживавшая в Женеве, также нередко бывала в Цюрихе, где мне довелось встретиться с ней. Во время поездки из Цюриха в Лондон я задержался на несколько дней в Париже и там познакомился с Плехановым, который меня сразу же покорил, хотя я, естественно, ни в малейшей степени не мог еще предполагать, какое значение он будет иметь для дела марксизма [...]

И вот в Лондоне я лично познакомился с одним из тех смелых героев, которые отважились угрожать самому царю, рискуя собственной жизнью [...]

233

Месяцы первого совместного пребывания с моими учителями пришлись на время бурных событий во всем мире. И общество, обсуждавшее в доме Энгельса злободневные проблемы, было в высшей степени интернациональным. Каждый из присутствующих был полон интереса к международным вопросам, но при этом почти каждый из нас представлял свою нацию: рядом с русским Гартманом сидел француз Лафарг, с англичанином Сэмом Муром - родившийся в Америке сын Зорге. Старшая дочь Маркса, Женни, появилась на свет в Париже, вторая - Лаура - в Брюсселе, третья - Элеонора - в Лондоне. Все три выросли в Англии, но были воспитаны немецкими родителями и немецкой экономкой в семье Маркса, Еленой Демут. Шорлеммер и Энгельс выросли на образцах немецкой мысли, хотя и были сильно англизированы. Энгельс, кроме того, давно интересовался ирландским вопросом, и не только как борец за свободу, но и в силу своих личных отношений. Первая и вторая жена Энгельса были ирландского происхождения. Сам я, наконец, мог рассказать об австрийском опыте.

Соответственно интернациональному характеру этой компании здесь говорили на трех мировых языках: немецком, английском и французском.

Почти каждый из присутствующих интересовался международным движением, как теоретически так и практически, за исключением злополучной Пумпс (Мери Эллен Бернc), которая ни теоретически, ни практически не интересовалась нашим делом и социальными или политическими вопросами вообще и чей кругозор не выходил за пределы дома и развлечений. У других интерес к теоретическим вопросам был тесно связан с сильным интересом к практическим социальным проблемам. И все же ясно, что в таком большом обществе столь по-разному образованных индивидуальностей, в дискуссиях преобладали актуальные вопросы.

Кроме этих воскресных вечеров мне уже тогда удалось побыть несколько раз наедине с Энгельсом. И эти встречи были в основном посвящены теоретическим вопросам. Прежде всего вопросам истории первобытного общества и этнологии, которые - удивительное совпадение - занимали в то время Маркса и Энгельса так же, как Хёхберга и меня.

234

Своими случайными замечаниями по вопросам военной науки Энгельс ввел меня в совершенно новую область знания. Насколько я до этих пор презирал эту область, настолько она захватила меня, когда Энгельс впервые познакомил меня с ней. Я еще не знал тогда опубликованных ранее военно-теоретических трудов Энгельса. Хотя я нашел в его "Анти-Дюринге" указания на связь военного дела и экономики, но лишь последующие размышления привели меня к лучшему пониманию войны и ее предпосылок в моих исторических трудах.

В экономической теории Маркс затмевал Энгельса, хотя и в этой области младший друг начал свои занятия раньше старшего. В военной же науке Энгельс оставался единственным. Я всегда сожалел, что ему не довелось познакомиться с работами Дельбрюка о взаимодействии военного дела и экономики, начатыми в 1886 г. его сочинением о "Персидских войнах и бургундских войнах" и привлекшими всеобщее внимание в 1900 г. первым томом "Истории военного искусства", к сожалению, уже после смерти Энгельса.

Можно, пожалуй, сказать, что беседы Энгельса со мной тогда и потом, еще чаще, во время моего третьего пребывания в Лондоне, были настоящими лекциями на дому. Разумеется, это были не подготовленные лекции, а подробные, длительные разъяснения вопросов, становившихся предметом непринужденного разговора. При этом Энгельс никогда не говорил ни поучающим, ни высокомерно профессорским тоном, а всегда просто, по-товарищески отвечал на вопросы любознательного друга. Возникшие в ходе беседы, его разъяснения никогда не становились простым монологом, в котором участвовала только одна сторона.

Я думаю, Энгельс не был блестящим оратором. Я лишь несколько раз слушал его публичные выступления. И всегда это были только некоторые короткие замечания. По ним нельзя было судить о его ораторском даре. Но мне представляется, что он не был оратором, способным увлечь, ибо даже не испытывал потребности выступать на публичных собраниях. В этом плане я позволю себе сравнить себя с ним. Тот, кто умеет своим словом завладеть массами, тот чувствует в себе стремление говорить с ними.

235

И все же Энгельс был мастером слова, и не только в письменной форме, что общепризнано, но и живой речи. Это было видно во время дискуссий и обсуждений в его доме. Речь его текла легко и непринужденно, была всегда меткой и наглядной и, в зависимости от предмета обсуждения, либо страстной, либо шутливой, если не сказать "остроумной", хотя Энгельс ненавидел это определение так же, как и "великодушие". Его высказывания были всегда настолько же блестящи по форме, насколько значительны по содержанию. Казалось, он играючи находил всегда самые меткие слова, как и решающие фактические доводы. А какое множество фактов хранила его феноменальная память! Он разбирался во всем. А если не был знаком с предметом обсуждения, то не стеснялся сразу признаться в этом. И тем большее впечатление производило то, как редко у него появлялись поводы для таких признаний.

При этом он не считал, что знает факты, если не изучил их во взаимодействии. Об энциклопедических словарях он отзывался с презрением. И я не видел у него ни одного. Его можно было бы обидеть, назвав ходячей энциклопедией. Ведь энциклопедия - это лишь нагромождение не связанных между собой фактов. Хотя, правда, его знания можно назвать энциклопедическими, а его самого разносторонним ученым, который настолько хорошо разбирался одновременно в экономических, исторических, естественнонаучных, военных вопросах, что, за исключением Маркса, едва ли кто в то время был равен ему.

Я никогда не уходил из его дома без ощущения того, что он щедро одарил меня. Мой кругозор уже очень сильно расширился, когда я в 1880 г. после ограниченности столь замкнутой тогда партийной жизни в Вене окунулся в куда более широкую деятельность великой немецкой социал-демократии. Но мой кругозор в области науки и политики расширился бесконечно больше, когда я оказался в доме Энгельса. Если мой прогресс от Вены к эмиграции в Цюрихе можно было сравнить с прогрессом от деревни к крупному городу, то мой цюрихский кругозор относился к открывшемуся мне в Лондоне, как крупный город ко всему земному шару.