Мераб Мамардашвили - Как я понимаю философию

В философии речь идет «о мысленных образованиях, — пишет Ясперс, которые, возникнув в личной жизни, существуют в качестве обращения к единичным» («Philosophie», Bd. I, S. XXV) и являются «убедительными и достоверными лишь силой личностного облика своей мыслимости» («Die grossen Philosophen», S. 62).

У Ясперса способ соединения новой деятельности с прошлой характеризуется фактически следующими основными чертами: 1) передачей субъективного умения помимо содержания продукта деятельности; 2) «руководством» (Fűhrung) великих деятелей; 3) выражением всей теории в целом со всеми ее вопросами и разделами в каждом отдельном мыслителе, в отличие от частного характера любого труда в кооперации. А это — несомненные черты цехового ремесла. Интересно отметить, что в ремесле, в «учительстве», его секретах, передаваемых от лица к лицу, прошлое всегда выступает как недосягаемый образец взор устремлен назад (отсюда у Ясперса сведение задачи философской работы к истории философии: «Нам далеко, конечно, до Платона…»). Точно так же именно бессвязность и разорванность отдельных звеньев духовного производства, стихийное их нагромождение друг рядом с другом и их индивидуальная ограниченность порождали, например, здесь необходимость в каждом «атоме» иметь все целое имеющихся достижений. «Целостность» теоретической разработки (или ремесленный «шедевр») является здесь фактически застойной формой обеспечения преемственности и сохранения плодов развития.

Sartre J.-P. Critique de la raison dialéctique, vol. I. Paris, 1960.

Отсюда черты социального утопизма в представлениях экзистенциализма об «истинной человечности»; собственно утопический их характер является источником глубоко религиозного подтекста экзистенциализма: он развивает в итоге или религиозное по содержанию отношение к господствующей действительности (приходя к известным из религии нравственно-этическим установкам и настроениям, к религиозным психологическим схемам — к культу страдания, искупления, к чувству болезненной ответственности, парализующей человека, к исступленным настроениям и видениям и т. д.) или религиозное по форме — в смысле производства фантазий, иллюзорных, мифологизированных представлений о реальных явлениях и процессах действительности, в смысле такого способа мышления о действительности, который воспроизводит ее свойства по законам мифологических и антропоморфных форм сознания, мистифицируя их. Мы займемся в основном этой второй стороной дела.

Или общественного бытия и сознания, где бытие является первичным, определяющим, формирующим, направляющим и т. д., а сознание — вторичным.

Цит. по записи бесед Сартра с представителями чешской интеллигенции в 1963 г. в Праге; см. также: Sartre J.-P. Critique de la raison dialéctique, vol. 1, p. 43–44.

Каковы при этом ориентиры и объективные опорные вехи этого проектирования индивидом самого себя — это другой вопрос.

«Социальная закономерность» (как особый вид закономерности, отличающейся от природной) есть вообще лишь зависимость людей от продуктов и результатов собственной деятельности, от развитого ими в совместном отношении к природе содержания, есть зависимость от исторического характера и ступени развития общественно выработанных и лишь в общественной форме реализуемых способностей и «сущностных сил» индивидов.

Этот феноменологический аспект можно проиллюстрировать следующей выпиской из текста уже упомянутой выше беседы Сартра в Праге, когда он, в частности, отвечал на вопрос, насколько изменилась его сегодняшняя точка зрения по сравнению с изложенной в работе «Бытие и ничто»: «Есть определенная истина, даваемая описанием того, чего сознание достигает само собой. В утверждении этого я не изменился. Если вы, например, сознаете удовольствие, то вы его имеете. Может быть, причина его иная, чем та, которую вы ему приписываете, но это удовольствие, каково бы ни было его происхождение, есть „существующее“ удовольствие как определение сознанием себя самого. В этих условиях вы можете описывать структуру этих данных сознания. Я вдохновлялся феноменологическими описаниями Гуссерля. Под ними он понимал преддиалектический метод, ибо его идея, когда он фиксировал и описывал некоторую сущность (какой бы она ни была), состояла в том, что это — структурированное целое».

Специфически человеческую деятельность Сартр и определяет как деятельность по приданию объектам персонально-практических «живых» «значений», «смысла». Начав с утверждения, что «абсурдно сводить значение объекта к простой инертной материальности самого этого объекта…» (Sartre J.-P. Critique de la raison dialectique, p. 96), Сартр пишет далее: «Человек является для самого себя и для других существом, дающим значения, поскольку даже малейший из его жестов нельзя никогда понять, не выходя за пределы чистого настоящего и не объясняя его будущим. Кроме того, это создатель знаков, в той мере, в какой, будучи всегда впереди самого себя, он использует определенные объекты для обозначения других объектов, отсутствующих или же будущих. Но и та и другая операции сводятся к простому и чистому выхождению за пределы: выйти за пределы настоящих условий к их последующему изменению и выйти за пределы заданного объекта к некоторому отсутствию — это одно и то же. Человек конструирует знаки, ибо по самой своей реальности он является существом, дающим значения, и он является таковым в силу того, что он есть диалектическое выхождение за пределы того, что просто дано. То, что мы называем свободой, — это несводимость порядка культуры к порядку природы» (Ibid., p. 96). «Поскольку мы — люди и поскольку мы живем в мире людей, труда и конфликтов, все объекты, нас окружающие, являются знаками» (Ibid., p. 97). Может быть, более прозрачную и пластическую формулировку Сартр дал как раз в своих «Пражских беседах» 1963 г.: «Движением, дающим смысл, — говорил он, — природный факт становится посредником коммуникации между людьми… Человек не может быть чем-либо иным, чем тем, кем вынуждают его быть обстоятельства, но его свобода состоит в трансформации сырых данных в практический смысл, и она несводима к обусловливанию. Я оставил абстрактную и изоляционистскую точку зрения „Бытия и ничто“, оставаясь при этом верным духу этого исследования». Заметим для последующего, что, во-первых, Сартром здесь фиксируются лишь два элемента отношения — чисто вещественая форма объекта и его практически-индивидуальный человеческий «смысл», «значения» — и что, во-вторых, социальные отношения людей, действующих с объектами, должны тогда определяться как коммуникации этого «смысла» и «значения», как их разгадывание, «понимание» и т. д., обладающие определенной логикой (до тех пор, пока эти отношения остаются человеческими и не поглощаются вещами).