Мераб Мамардашвили - Эстетика мышления

В этом пламени бытия так все и происходит. Только это пламя мы не в состоянии удержать. Теперь немножко назад. В нашем нормальном горизонтальном взгляде точки последовательны и пространственно разделены. Это как бы нарезаемое пространство. Каждая точка имеет внешнюю ей и особую, отделенную от первой. Последовательные моменты времени сменяют друг друга. Когда есть следующий момент времени, нет предшествующего момента времени. Так ведь? А вот в том интервале, который я описываю (и поэтому мне сейчас нужна метафора Бодлера), мы имеем состояния вложенные одно в другое, не внешние и отделенные друг от друга в последовательность, в пространственную разделенность. Множественное состояние одной и той же материи, одного и того же элемента, одной и той же стихии, вложенной одна в другую. Они как бы взаимопроницают, взаимовложены. И в этом смысле действительно происходит выскакивание из числа и из существ. Акт понимания людьми друг друга нельзя представить как передачу посредством внешних знаковых и логических средств сформулированного сообщения. Если не произошла иная передача, которая является условием, предпосылкой возможности первой, знаково-логической, то ничего не произойдет.

Таким образом, там уже есть понимание. Но что такое «там есть понимание»? Это значит то же самое состояние в другой точке. Следовательно, мы о другой точке можем говорить, как о вложенной в это же самое состояние. И значит, здесь, в этой точке нет последовательной смены во времени; прошлое тянется в ту точку и не разделено, как ножницами нарезанные куски листа, когда внешние точки просто присоединены друг к другу. А в понимании этого нет: если вы в понимании, то вы в том же самом состоянии, оно дано одним актом на многих точках. Тогда мы иначе должны представлять распростертость нашего континуума бытия, не отделенного от смысла, а именно: бытийные характеристики неотделимы от характеристик сознания. Пространственные характеристики берутся неотделимо от временных характеристик, так же, как в теории относительности берется некоторый четырехмерный континуум. По аналогии с этим представьте себе события бытия как совершающиеся в таком континууме, где эти характеристики неразделимы. Так и в этом случае пространство акта бытия, акта сознания распростерто (я сказал, что жизнь одним актом дается на множестве точек). Мы должны применить другую пространственную метафору — не нарезанного (гомогенного, изотропного) пространства, а пространства, подобного поверхности Мебиуса. Вы знаете, что лента Мебиуса имеет двустороннюю поверхность. Меня сейчас интересует следующее свойство этого пространства. Пустив карандаш по одной поверхности листа, вы прочертите на обеих сторонах. Это скручиваемое и переворачиваемое пространство, где внешнее оказывается внутренним, а внутреннее — внешним.

Мы с такой эквиваленцией уже сталкивались, сейчас я сделаю лишь пространственную ее расшифровку. Вот, например, я испытываю состояние; знаю я об этом или не знаю — не имеет значения. Во мне то состояние, которое на примере Пруста, я назвал состоянием тяги к материнскому лону. Это внутреннее состояние. Но во внешнем мире есть эквивалент этого состояния — запах сырости. Он есть вовне представленное внутреннее состояние. Событие сознания и жизни бытия представлено на этой двусторонней поверхности, расположено на ней. Изнанка вывернута туда, лицо сюда, и они оборачиваются. Я сейчас говорю о самых непонятных частях механизма бытия сознания — они станут предметом нашего размышления. Метафорическая сторона здесь просто орудие и ассоциативная помощь для того, чтобы самим подумать и по аналогии с этим пытаться расшифровать весьма сложные проблемы сознания, бытия, нашей жизни, которые случаются на этих вывороченных поверхностях. Я говорил, что мы по дуге замыкаем точки, иначе между собой не связанные. Огненная дуга! Так? Дуга есть часть сферы. Теперь представьте себе, что на сфере есть две полудуги, или просто две дуги. Они эквивалентны друг другу. Расположены на противоположных сторонах сферы. Например, есть сферические треугольники, расположенные на различных сторонах сферы. Известно, что по понятию сферические треугольники одно и то же, так же, как правая и левая рука, но конгруировать (совпадать) они в трех измерениях не могут. Нам не наложить один сферический треугольник на другой, хотя они одно и то же, абсолютно. Они по понятию тождественны.

Так вот, я предлагаю вам следующий образ, в котором я хочу сказать вам о странном, некотором едином устройстве, существующем в самом фундаменте нашей сознательной жизни. Мы проделываем опыт сознания, если акт думанья есть часть испытания нами нашей судьбы. Не опыт каких-то предметов, а опыт сознания, когда мы подумаем то, что уже думалось. То есть ваши мысли совпадут с мыслями, о которых вы и не подозревали, а потом можете случайно обнаружить. На этом пути мышления мы и являемся дугой и осуществляем то, что я называл встречей. Встреча — это одна сферическая дуга в одном месте и в другом месте, они одно и то же, сами по себе не конгруэнтны, но в каком-то измерении они встречаются друг с другом. Это точка встречи, которой мы помыслили мысль, которую невозможно иметь волей и желанием мысли. Она помыслится или не помыслится. И если помыслится, если мы в этой точке, в полноте собранного бытия, она мимо нас не пройдет. Тогда мы достойны этой мысли или, говоря иначе, достойны дара. Дар не вытекает из наших заслуг, мы достойны его, лишь когда он с нами случится. И это пути по дуге, а не по горизонтали, поскольку мы сцеплены и сращены с высшим, сверхсознательным. Тем самым я излагал вам основы Евангелия, простите меня за такую дерзость.

Свой курс М. К. Мамардашвили обозначил как «Беседы о мышлении», но с первых же слов определил их беседами о радости мысли, об эстетике мышления. И на протяжении всего курса он неуклонно разворачивал с разных сторон многообразные возможности поля чувственной работы сознания, в котором можно обнаружить и пережить тяжкую радость мышления.

При чтении этой книги у читателя, вероятно, могло возникнуть недоумение: Что же это за беседы? Ведь это монолог, это — лекции.

Чтобы рассеять это возможное недоумение в начале несколько слов о форме «Эстетики мышления». Почему Мераб Константинович обозначил их как «беседы»? Мне не кажется это случайным. Эти фонограммы действительно отвечают жанру беседы, поскольку они оснащены вопросами. Но тональность этих вопросов не пафосного порядка, не изощренного красивого изыска с блеском остроумия, а с глубинной точкой объективированной иронии. И вопросы, которые лектор задавал и слушателям и себе, не были риторичными, поскольку они не утвердительны, а задавали сомнение, они побуждали к мысли и лектора, и слушателей, и стимулировали энергию поиска на точные и аутентичные ответы. Не случайно это также не только потому, что они предназначались молодежной аудитории, но и потому, что философствование вслух, размышление вслух могли состояться только в режиме беседы. А этот режим предполагал инициацию вопросов и к аудитории, и к самому себе под взглядом внимающих и познающих глаз. Поэтому М. К. приходилось организовывать жанр беседы-размышления так, чтобы те искры мнений, возражений, сомнений и возникающих вопросов, которые зажигались в глазах слушателей здесь-и-сейчас, необходимо было «схватить» и «снять» прямо из их живой реакции и непосредственно в мгновение акта мысли. Если бы эта реакция получила бы словесное воплощение, то пространство авторского размышления могло бы разрушиться и перейти в план объяснения и повествовательности. Но поскольку автора интересовал тот огненный круг, где рождается мысль, то его личный интерес задавал ему импульс решения многомерной задачи: