Петр Савицкий - Континент Евразия

Возвращаемся к отношению В. В. к вопросам о связи исторических проблем с географией. В предисловии к "Историко-географическому обзору Ирана" В. В. говорил о себе: "В своих курсах, посвященных Персии и Средней Азии, я стараюсь дать студентам понятие о географических условиях этих стран, выяснить, насколько возможно, зависимость исторической жизни от этих условий". Впоследствии взгляды В. В. на эти вопросы расширились и видоизменились. И та концепция, которую он дает в "Истории изучения Востока в Европе и России" (издание 1925 г.), значительно сложнее, чем только что изложенная. В. В. говорит о Риттере, немецком географе XIX века: "Как для Страбона образование Римской империи было естественным последствием географического положения Италии, как, по мнению арабов, культурное первенство мусульманского мира было естественным последствием климатических преимуществ того пояса, в котором находятся Багдад и Исфахан, так и для Риттера культурное первенство Европы было естественным последствием географических особенностей этой части света. Ни одно из этих обобщений не считалось с фактом, что физико-географические причины оказывали то или другое влияние на судьбу страны только в определенный момент ее исторического существования, в зависимости от хода исторической эволюции… Риттер был убежден, что Англия своим географическим положением с самого начала (von Anfang an) была предназначена к господству над морями, хотя это господство началось, как известно, только с XVII века. Как в Африке, так и в Европе побережье Атлантического океана, вследствие большей отдаленности от культурных центров, восприняло культуру значительно позже, чем многие области внутри материка" [352]. Этот взгляд далеко отстоит от того элементарного констатирования зависимости исторической жизни от географических условий, которое мы привели в предыдущем. Нам кажется, что мысль В. В. можно было бы формулировать еще так: нет односторонней зависимости исторических явлений от географической обстановки. Историческая эволюция и здесь играет роль активного начала: она берет из географической среды то, что наиболее соответствует ее требованиям на данной стадии развития. Если необходимых географических предисловий не оказывается – историческая эволюция в данной стране и в данном направлении замирает. Если они налицо – возникает законченное и яркое историческое явление, выражающее собою соответствие географических условий требованиям исторической эволюции. Но каждое такое явление преходяще. И многое из того, что имело значение в прошлом, теряет его в настоящем, но в измененном виде может снова приобрести его в будущем. Пафос изменчивости исторических явлений был едва ли не основным пафосом Бартольда в его исторических построениях. Именно об изменчивости отношений и связей говорится в письме В. В. к автору этих строк: "Последствия континентальности, которым посвящена Ваша статья "Континент-океан", тоже были совершенно различны в эпоху первенства караванного пути из западной Азии в Китай и в эпоху созданного европейцами океанического мореплавания. В первый период Семиречье не было такой "обездоленной" страной, как потом; в Семиречье тогда было довольно большое число городов, хотя от этого блеска осталась только башня Бурана. По аналогичным причинам (направление торговых путей) в Персии культурная жизнь всегда сосредоточивалась в городах северных областей, далеких от океана, а не в береговой полосе".

В. В. Бартольду обязана многим история русской географии. Вторая часть его курса по истории востоковедения, озаглавленная "Обзор русских трудов по изучению Востока", содержит в себе историю русских географических открытий и вообще экспансии русской географической науки, т. е. расширения поля ее деятельности. В этом качестве работа В. В. может быть поставлена рядом с лучшими новейшими трудами по истории русской географии, в частности с книгами Л. С. Берга и покойного Г. И. Танфильева. Но "обзор" В. В. Бартольда заключает в себе и нечто большее. По существу дела – это "взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока", по полноте соперничающий со всеми подобными опытами последних лет, а по времени им предшествующий. Тот обзор культурных связей Руси с Востоком и ее дипломатических с ним сношений, который дал В. В., не мог пройти – и не прошел – бесследно для русской историографии. Он явился фактором расширения тех рамок, в которых рассматриваются факты русской истории.

Как было сказано выше, "монгольскому" периоду в истории Старого Света В. В. уделял самое пристальное внимание. Общее значение его он характеризует, напр., в книге об Улугбеке [353]: "В короткое время возникает не только сильная государственная власть, но и представление о великодержавном могуществе, при благоприятных условиях переходящее в представление о мировом владычестве". Здесь же он дает исключительную по яркости параллельную характеристику Чингисхана и Тимура [354]. К теме о значении монголов в истории он возвращается и в брошюре 1926 г. [355]. В "Истории изучения Востока в Европе и России" он рассматривает это значение применительно к проблемам русской истории: "Несмотря на опустошения, произведенные монгольскими войсками, несмотря на все поборы баскаков, в период монгольского владычества было положено начало не только политическому возрождению России, но и дальнейшим успехам русской культуры… Татарские традиции больше всего отразились на русской внешней политике и на посольском церемониале. После исчезновения или ослабления татарских ханств на русского царя отчасти была перенесена татарская государственная идея; его стали называть "великим беком, белым ханом" [356]. В. В. характеризует фигуру Касимова, одного из эмиссаров русского правительства, побывавшего в XVII в. в среднеазиатских ханствах. При исполнении своей миссии Касимов держал себя с большой твердостью и достоинством. По словам Бартольда, "Касимов был одним из тех деятелей татарского происхождения, которые в XVII и XVIII вв. оказали России большие услуги при сношениях с переднеазиатскими и даже с восточноазиатскими государствами" [357].

Вопрос о роли монголов В. В. ставил не только исторически, но также историософски. Именно так он трактовал вопрос в словах, обращенных к пишущему эти строки: "В связи с монгольской империей можно до некоторой степени говорить о единстве (конечно, тоже временном) степной полосы от Венгрии до Хингана как об особом историческом мире; но, несмотря на большое число кочевых политических образований, только монголы на короткое время объединили под своей властью культурные страны восточной и западной Азии; может ли это совершиться еще раз, этого никто не знает. Монгольское владычество всем странам, где оно было, оставило в наследство большую политическую устойчивость, но в остальном его последствия были неодинаковы. До сих пор не могу объяснить себе факт, что из Китая только в эпоху монгольского владычества отправлялись большие морские экспедиции, тогда как персидское мореплавание в эпоху монгольского владычества потеряло всякое значение (сказанное в моем "Историко-географическом обзоре Ирана", как у моих предшественников, будто "среднеазиатские арийцы вообще никогда не могли преодолеть страха перед морем", как я с тех пор убедился, совершенно неверно"). Здесь В. В. оперирует с понятием "степной полосы от Венгрии до Хингана", как с представлением об особом историческом мире. В том же письме он анализирует понятие Европы, как особого культурного мира. Он говорит: "И это для меня только временное явление; такого мира не было в древности, и он образовался под влиянием таких поздних явлений, как латинская колонизация и распространение католичества, – и, конечно, останется не навсегда". В связи с этим В. В. был решительным противником европоцентризма в исторических построениях. Он критикует выводы европейской социологии: по его мнению, они "основаны почти исключительно на фактах истории Европы, между тем, даже если принимать во внимание только народы, входящие или входившие в круг всемирно-исторического общения, то и среди этих народов народы Европы составляют только незначительное меньшинство… Этим определяется необходимость изучения истории Востока для понимания "всемирной" истории, под которой уже нельзя понимать только историю Европы, и для создания науки "социологии", положения которой не могут считаться установленными, пока они опираются только на факты истории европейских народов" [358].