Эвальд Ильенков - Проблема абстрактного и конкретного в свете Капитала Маркса

То же самое относится и к пониманию «абстрактного». Это — также логическая категория, и как таковая она выражает вовсе не «специфическое отличие» формы мышления от формы действительности и ее «чувственного восприятия», а как раз обратное: форму общую («тождественную») и движению действительности, и движению познания. Само собою понятно, что в таком случае понятие «абстрактного» одинаково применимо и в качестве характеристики понятия, и в качестве характеристики явлений реального мира, объективной реальности, а посему и образов созерцания и представления, являющихся копиями этих явлений.

С этим и связаны у Маркса выражения: «абстрактно человеческий труд», «…абстрактная… форма буржуазного способа производства», «абстрактное богатство», «абстрактный индивид», «чистый вид (абстрактная определенность), в котором в древнем мире выступают торговые народы», «абстрактное, одностороннее отношение уже данного конкретного живого целого», и т. д., и т. п. Под «абстрактным» здесь отчетливо понимается все вообще выделенное, обособленное, существующее «само по себе», в своей относительной независимости от всего другого, — любая «сторона», аспект или часть действительного целого, любой определенный фрагмент действительности или ее отражения в сознании.

Поэтому в виде проблемы отношения «абстрактного к конкретному» у Маркса и выступает вовсе не вопрос об отношении «мысленного» к «чувственно воспринимаемому», а иная, гораздо более широкая и содержательная проблема, проблема внутреннего расчленения любого объекта и его теоретического воспроизведения в движении строго определенных понятий. Вопрос об отношении «конкретного» к «абстрактному» здесь выступает как вопрос об отношении «целого» к своим собственным моментам, объективно выделяющимся в его составе.

Абстрактное и конкретное здесь служат категориями, выражающими внутренние противоположности, в движении которых осуществляется жизнь (самодвижение) предмета исследования, объекта теории. Это — не чисто психологические определения способов работы человеческой головы, не понятия, одно из которых выражает способ чувственного восприятия («конкретное»), а другое — способ теоретической обработки чувственных данных. Это — не определения разных явлений внутри познающего человека, а определения различных моментов той действительности, которая отражается в познании, ее внутреннего расчленения вне человеческой головы.

На первый взгляд может показаться, что при такой интерпретации понятий проблема отношения «конкретного» к «абстрактному» нацело сводится к традиционной проблеме «целого и части», и «конкретное» становится просто синонимом «целого», а «абстрактное» — вторым и потому лишним названием для «частичного».

Действительно, эти проблемы в значительной части перекрывают одна другую, так как «абстрактное» понимается прежде всего как объективно выделившийся, внешне обособившийся, хотя и внутренне несамостоятельный момент («часть») конкретного целого, понимаемого как «единство в многообразии». И если бы вопрос тем и исчерпывался, то можно было бы спокойно обойтись без употребления понятий «абстрактное» и «конкретное», не загромождая язык лишними словами.

Уже Гегель, проанализировав соответствующие категории, установил, что понятия «части» и «целого», хорошо выражая суть дела там, где речь идет о некотором «механическом целом», об агрегате частей, каждая из которых так же хорошо может существовать и вне данного агрегата (благодаря чему любую машину можно разобрать, а затем вновь собрать), становятся весьма зыбкими и двусмысленными, когда дело имеют с «органическим целым», с «организмом», например с биологической особью.

Здесь уже нельзя сказать, что целое организма «состоит из частей» и потому может быть «составлено» из них. Органическое целое развивает из себя свои собственные части (совершенно наглядный образ этого — развитие оплодотворенной клетки в новую особь). «Части» организма не существуют и не могут существовать вне этого организма. Вне этого организма, отделенные от него, они превращаются в нечто совсем иное: рука, отделенная от тела, остается «рукой» только по названию. На деле — это труп руки, а не рука… Ее собственная суть именно как части тела осталась в том самом теле, от которого ее отделили, ее главное «определение» или «определенность», стало быть, находилась и находится вне ее. Следовательно, и ее специфическое определение, выражающее ее суть, есть лишь особое определение тела в целом. Это — то ее свойство, в котором выражает не она себя, а через нее нечто другое.

Гегель иллюстрирует эту диалектику примером химика, который хочет понять, что такое «мясо», разложив его на химические элементы. «Но эти абстрактные вещества уже не суть мясо» [6] Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. I. Москва — Ленинград, 1929, с. 333. и даже не части мяса, а части любого другого «синтеза». Из их рассмотрения — даже исчерпывающе подробного — уже нельзя вычитать тех характеристик, благодаря наличию коих они составляли раньше именно «мясо».

Поэтому и Маркс, когда речь заходит об органическом целом, говорит не о «частях» его, а об абстрактных моментах, в которых и через которые осуществляется именно данное, живое и конкретное «целое», «тотальность», как любит говорить Маркс.

Конечно же, говорить о «меновой стоимости» как о «части» семьи, городской общины или любого другого общественного целого было бы просто нелепо, хотя односторонним отношением данного целого она и являлась. С другой же стороны, та же меновая стоимость оказывается в буржуазном обществе вовсе не «частичным», а всеобщим отношением между людьми. Здесь «форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время наиболее общая форма» [7] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 23, с. 91, примечание 32. всего способа производства. Так что в одном контексте «абстрактное» может выступать как синоним «частичного», а в другом контексте — «общего». И там, и тут оно, это понятие, сохраняет один и тот же, вполне строго определенный смысл — объективно выделяющегося в «целом» момента, внутренне несамостоятельного, но внешне обособившегося формообразования, необходимого элемента данной структуры.

Такое понимание (и соответствующее словоупотребление) — вполне намеренное использование преимуществ гегелевского «языка» как языка диалектики. Как таковое оно свойственно отнюдь не одному Марксу.

То же и у Энгельса. Его положение о том, что «общий закон изменения формы движения гораздо конкретнее, чем каждый отдельный “конкретный” пример этого» [8] Там же, т. 20, с. 537. , может показаться странным только тому читателю, который привык думать, будто «абстрактное» — это синоним «общего», «одинакового», «тождественного», а «конкретное» — лишь лишнее название для чувственно воспринимаемой единичной вещи, явления, события, «примера»… В данном случае дело выглядит как раз наоборот.